Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах (СИ)

Имена и названия ложатся зарубками поперек линии памяти. Торжествующим отзвуком аэдов: «Было!» Отчаянным воплем крови и сердца: «Не было!!»

Мнемозина стыдливо прикрывает заалевшие щеки дощечками с воском, стараясь не рассматривать, что там, на дощечках…

Я знаю, что у тебя там, богиня памяти.

Я видел это однажды.

Я слышал ее задыхающийся шепот: «Папа… зачем ты… не надо!», видел разметавшиеся волосы, закушенные губы, пытающиеся изобразить счастливую улыбку: высшее наслаждение – делить ложе с царем царей… Я помню, как она, шатаясь, шла к ручью, чтобы смыть с ног семя Эгидодержца, и след поцелуя клеймом горел на плече. Невидимкой я стоял, глядя на то, как ее слезы мешаются с родниковой водой – никчемный Владыка, сберегший мир и отдавший жену.

Забери ты эту память, Мнемозина. Очень прошу тебя – забери и спрячь.

Это хорошая память: с красочными подробностями, которые так приятно обсасывать у костра, с правильным исходом, и лица в ней знакомы.

А другой кусок, полурасплывчатый и серый, можешь оставить мне – пусть себе плавает в крови. То ли случайный сон, то ли греза, то ли видение, мелькнувшее на треть мига перед глазами, когда коснулся своей нити в доме Мойр.

Выдумка, которой никогда не могло быть.

В ней все неправильно: там сутулый воин стоит напротив яростной молнии, там на воине нет шлема, и ветер треплет жесткие пряди, и смутно проступают по правую руку очертания громадного черного пса, приготовившегося сшибаться… с кем? зачем?

Единственное, что есть правильное и знакомое в этом глупом видении – это лицо одного из противников: светлое, дышащее величием, с искрящимися гневом глазами… Знакомое.

Себя во втором лице я не могу узнать, сколько ни пытаюсь.

Ну вот, ты смеешься, Мнемозина. Да что там, даже воды Амсанкта булькнули вязким смешком изнутри: такого не может быть!

Я знаю, что этого не может быть.

И знаю, в какое из видений хочу верить.

Квадрига фыркала, крутилась и пыталась запугать живность на сотню стадий вокруг. Топотом, ржанием, клацаньем зубов – в ход пошло все.

Кустарник был растерзан и сжеван, колесницу вредные жеребцы волокли по кочкам и только по кочкам. Так, чтобы колеса сильнее грохотали.

А живность пугаться не собиралась. Наглые птицы устраивали хоровое пение над головой. Мелькнула пыльная шкурка лисицы, несущей в зубах мышонка. Да что там, пчелы как гудели, так и гудят.

Потому что – под покровительством. Высшим.

Потому как нельзя же настрой ломать.

Потому что тут, в Аркадии, в зеленой дубовой роще лишь в нескольких стадиях от заросшего щетиной камышей Алфея – сейчас будет свершаться таинство.

Прямо вот тут, немного дальше по течению ручья, стремящегося к речке, – и будет. Где-нибудь в местечке потенистее, а то проклятый Гелиос разжарился со своей колесницей не на шутку – Тартар не приведи, жаркие лучи обожгут державную кожу!

Для любовных утех лучше тень. А уж если отец решил овладеть дочкой, а эта дочка еще замужем за его мрачным братцем – тогда вообще…

Впрочем, что я… Зевсу наплевать – за кем замужем. Наплевать, солнце или нет. Хотел бы – прогулялся бы ко мне в подземный мир и потешил похоть прямо там. Заодно бы в гости ко мне наведался, а то давно не виделись.