Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах (СИ)

Я передернул плечами. Махнул рукой – мир, бестолочь, так и рычал рядом со мной, готовился еще кого-то терзать, сжался пружиной рядом… Иди, у тебя есть свои дела. Боя не будет.

Сегодня не будет.

В десятке шагов от грота берег ручья выгибался соблазнительным холмом. Я зачерпнул воды шлемом (да, его еще и так можно использовать), жадно сделал несколько глотков. Почему-то саднило горло, хотя с Зевсом разговаривал на грани шепота.

Уселся на холм, спустил ноги в сандалиях в воду.

Поговорили.

Ощущение сделанного накатывало волнами тошноты, пришлось опять запивать водой. Учудил, Владыка Аид. Нет больше Двенадцати, есть – Одиннадцать против одного, не знаю, что наговорит им Зевс, как и когда…

Знаю, что они ему поверят. Моя слава. Мой жребий. Моя вечная неправота…

Великому Зевсу, Зевсу Вседержителю сегодня преградили дорогу. Бросили вызов, да такой – Грайи, небось, и те бы рассмотрели одним глазом на троих. И плевать ему, почему вызов был брошен: с годами в венах брата все более властно играет проклятие Кронида, он опасается тех, кто сильнее его.

Прометей висит на скале, и орел терзает его печень: ждет – авось, заговорит титан, сообщит, кто же сможет свергнуть великого. Предсказание еще это… брат сам не свой после того, как узнал, только и ищет: кто? кто посмеет? кто сможет?

И я дал ему повод подумать, что уже пришел час сбываться пророчеству. Поднял голос. Показал силу. Преградил дорогу.

Ты ушел, мой мир? Правильно сделал. Еще не знаешь, что сегодня я обратил тебя в руины.

Заныли зубы: я стиснул их, делая очередной глоток из древнего хтония. Кажется, чей-то когтистый палец изо всех сил дергал мою нить судьбы: как она – крепкая? А если подковырнуть?

Жена подошла робко и почти неслышно. Места на холме было достаточно для двоих.

– Ты не должен был этого делать.

– Да.

– Я видела его взгляд, когда он уходил. Он не простит тебе никогда.

Я ему тоже вряд ли когда прощу, хотя кого это волнует…

– Ты никогда бы не пошел на то, чем грозил.

Я кивнул: не пошел бы. Ключник, приставленный к Тартару, держащий его на плечах – я не мог бы нарушить долг, не смог бы откинуть жребий, отогнать судьбу, которую сам когда-то выбрал. Я поклялся, что удержу, – я никогда не отойду от клятвы, пусть даже рушится мой мир.

Только вот остальные Одиннадцать не знают об истинной сути моего жребия.

– Давно ты держишь его? – вдруг спросила она. Я пожал плечами: не считал. Со жребия, а когда он был, тот жребий…

– Значит, поэтому… – пальцы легко коснулись ссутуленных, окаменевших плеч. – Аид, Зевс будет мстить тебе до конца. Он поднимет против тебя остальную Семью, он не успокоится, пока…

Пока я не составлю компанию отцу. Она не решилась выговорить этого, я знал и так…

– Сумасшедший, – сказала горько. – Никто из богов не отважился бы. Они бы расстелили ложе и ушли дуться в угол…

Я молчал. Родниковая вода становилась на губах полынью от ее слов. Она выдержала паузу, бездумно гоняя босой ногой в воде стайку любопытных рыбок.

– Никто и никогда, – речь зазвучала тверже, – не заступит дорогу Вседержителю. Разве осмелился бы его брат на такое? Он не узнал или узнал и закрыл глаза, не выходя из тени, он же Аид-невидимка… И Зевс обольстил Персефону в виде змея, как когда-то ее мать.

Я шевельнулся. Повернул к ней голову. Зеленые глаза потемнели – листва олив в пасмурный день, губы на бледном лице казались особенно алыми.

– Ты ведь знаешь, что такое молва. Они придумают все позы, в которых я была с ним. Они услышат каждый мой крик. В тот раз я отрицала – теперь я ничего не стану отрицать, я буду только краснеть и отводить взгляд, это так распаляет их воображение… Никто никогда не становился на пути у Громовержца – в это ведь так легко поверить, правда?

В это гораздо легче поверить, чем в то, что владыка подземного мира смог совершить такую несусветную глупость.

Она сглотнула – губы покривились, словно у комка был мерзкий привкус.

– Они не смогут оспорить, потому что я рожу ему… кого? Кого-нибудь… он тоже не будет спорить: это ведь все равно что признаться в том, что он отступил. Тебе только нужно будет проявить слабость… показать, что твой мир полон раздоров, что ты не следишь там за всем… ты придумаешь… и войны не будет. Он опасается только сильных. Муж, который не сумел отстоять жену, для него не соперник.

Я молчал, глядя, как из перевернутого шлема вытекает вода.

Да, я знаю силу молвы – какая она мстительная, оказывается, ведь возвращается сошедшим с ума метательным диском, бьет за то, что прибег к ней однажды.

Я знаю силу славы, которая заставит Зевса поверить в то, что победителем вышел он и что никто никогда не становился у него на пути.

Эта вера будет преследовать его вместе с ненавистью ко мне, он все равно настроит Семью против… кого? Я никогда не был там особенно своим.

Немного ослабить путы на мире, выпустив пару теней, дав обмануть себя, – и брат убедится в моей слабости, в том, что я не намерен бороться за власть, а раз так – какой интерес со мной воевать?

От слабых он удара не ждет: слишком велик сам, слишком воин… Он не знает, какой опасной и изворотливой бывает слабость.