«Фаза». Это она об игре в куклы. Это она о девяти годах своей жизни. Взяла и шлепнула на свое детство такое взрослое слово. Отмела все, что о ней знали, как наивное и промежуточное, всю свою жизнь уподобила мимолетному увлечению.
– Нет, фаза – это как место. Ты там сидишь, а потом уходишь.
– Как ее комната? – взвилась Мэй, глядя на Дженни дикими заплаканными глазами.
На дворе зарядил дождь. Уэйд затопил недавно установленную печку. Стояла весна, но потрескиванье поленьев, запах дыма и шум грозы за окном перенесли дом совсем в другую пору. Казалось, пришла осень, а долгая зима, которую они недавно пережили, подступается снова, только теперь с другого края, чтобы зачерпнуть их, как снег, и вернуть в прошлое. Даже кормушки из шишек и те напоминали о Рождестве. Это из-за зеленой проволоки, решила Дженни, из-за крючков на конце. Приуныл и Уэйд. Дженни бросила на него взгляд. Он, похоже, не слышал, о чем говорили за столом, но конец мира игрушек повлиял и на него. Работая у себя в кабинете, он частенько слушал – почти с научным интересом, – как дочки играют в куклы. И он, и Дженни знали самых важных кукол по именам и были в курсе, кто с кем встречается. Дверь в комнату Джун всегда была открыта, и оттуда голоса девочек долетали до кабинета. Обе играли и за женщин, и за мужчин. Мужчины разговаривали медленнее. Достоверно изображать низкие мужские голоса у девочек не получалось, и они почему-то компенсировали это, переходя на шепот.
Иногда Уэйд и Дженни шутили про кукол в постели.
Сочувственный взгляд. Приподнятые брови. Самодовольный смешок. Если один из них был не в курсе последних событий, другой печально покачивал головой.
Куклы эти были меньше и дешевле кукол Барби, из более мягкого пластика. У них были гибкие руки и ноги и равнодушные лица с широко расставленными глазами. В комплекте с куклами шла зимняя одежда: ботинки, которые можно снимать, неброские свитера. К некоторым моделям прилагались тряпичные питомцы или бесформенные младенцы, так туго запеленатые, что смахивали на ириски в обертках. Всего их было двадцать две, и каждый раз перед началом игры девочки их пересчитывали, устраивали перекличку – удостовериться, что каждая готова снова играть свою роль.
До недавних пор все игры проходили в комнате Джун, у деревянного шкафа, который некогда служил гардеробом, а потом был переделан в пятиэтажный кукольный дом. Девочки разделили каждую полку на комнаты с помощью картонных перегородок с прорезями вместо дверей. По комнатам расхаживали куклы. Мужчины и женщины прижимались друг к другу лицами, слившись в поцелуе. Матери роняли младенцев и мчались с ними в больницу на другом конце комнаты. Обитатели домика лгали, признавались в запретной любви, делились шокирующими секретами. Некоторые становились жертвами ограблений и похищений.
Мебель тоже была картонной, а по стенам были расклеены полароидные снимки кукольных пар и семей. Их делала Дженни, и периодически фотографии нужно было обновлять, потому что семьи распадались, бывшие жены снова выходили замуж, люди умирали. Причем умирали весьма трагически – и не потому что надо было обыграть отсутствие потерянной куклы, а потому что интересный сюжет требовал жертв. Погибшие, насколько Дженни было известно, никогда не возвращались в игру.
С тех пор как Джун забросила кукол, Мэй пару раз пробовала играть одна. У нее было всего четыре куклы, но гордость не позволяла ей попросить у Джун остальных, хотя они просто пылились в шкафу. Дженни сама видела: уже которую неделю один и тот же Кен стоял на одном и том же месте у плиты. Мужья и жены все так же спали на картонных кроватях. Малыши застыли в детских.