Айдахо

На Мэй легкое платьице в полоску, ноги босые – сандалии она скинула еще у подножия холма. Она встает на горячий бетонный блок и отряхивает ступни ладонями. Бак синий, как и дрожащие отражения, которые вода рисует на ее руках, пока она вдыхает запах нагретого пластика и водит пальцем по водной глади, тут и там пропарывая тонкую маслянистую пленку, попавшую туда с ее кожи. Мэй садится на край бака и по очереди опускает ноги в воду, шумно втягивая воздух, будто вода холодная. Она не холодная. Она покоилась под горячей крышкой со вчерашнего дня, когда Мэй наполнила бак из шланга и немного в нем померзла. И вот теперь вода прокрадывается по ее ногам, заползает под юбку, омывает все тело вплоть до кончиков волос, поглощает ее. Мэй стягивает платье, оно медленно идет ко дну. Согнув ноги, она погружается в воду до подбородка. Затем подтягивает колени к груди и вся складывается. Она держится на воде, не касаясь ни стенок бака, ни дна. Покачиваясь вверх-вниз в синем кольце. Иногда она отталкивается от дна ногами и, раскинув руки, прыгает вверх, и брызги так тяжело шлепаются о землю, что вздымают облачка пыли, как от мелких камушков. Такая у них тут тонкая пыль.

Из бака видна задняя стена их бледно-желтого дома ниже по склону. Неподалеку, на выгоне, лошади щиплют горячую сорную траву. В паре футов от бака Мэй – бак сестры, крышка нетронута. А у дерева еще с Пасхи стоит сестрин велосипед, цепь у него уже заржавела, а сиденье погрызла белка.

Мэй ищет глазами Ловкача, это ее рыжий полосатый кот. Сегодня около одиннадцати он потерялся. В самый зной она дважды обошла все его излюбленные места, шепотом произнося его имя, ведь если бы она звала его во весь голос, то пришлось бы официально признать, что он пропал. «Ловкач», – едва слышно шепчет она, глядя в небо и на уродливые растрепанные макушки сосен. Чем дольше она зовет его, тем глубже ритм слова проникает в ее тело: на «лов» она прижимается к бортику, на «кач» откидывается назад. Вода льется через край.

И тут она замечает, как по склону поднимается Джун. На ней голубой купальник, пыльные белые шорты и мамина шляпа. Соломенная, с завязками под подбородком. Тень от полей шляпы мешает как следует разглядеть выражение ее лица. Мэй хочется прочесть его. Но Джун наклонила голову, смотрит себе под ноги, зажав под мышкой полотенце.

Мэй выскакивает из бака, хватает крышку. У нее родилась идея. Забыв отряхнуть ступни, на которые тут же налипла грязь и труха от сосновых шишек, она залезает обратно в бак и накрывается крышкой, будто внутри никого нет. Запрокидывает голову, чтобы над поверхностью воды осталось только лицо. Замирает и прислушивается. Здесь ее никто не видит. Шагов Джун не слышно, слышно только, как стучит пульс в ушах.

Это не пульс – это Джун стучит пальцами по пластику.

– Я знаю, что ты там, – доносится ее равнодушный голос.

Мэй сбивает крышку головой. Джун уже сняла шорты и аккуратно сложила их на пне. Не разуваясь, она снимает со своего бака крышку и болтает в воде рукой. Джун любит, когда вода холодная. Не теряя времени, она берет пустую банку из-под кофе и принимается вычерпывать воду.

Снова устроившись в баке, Мэй с досадой отмечает, что вода грязная, ведь она не отряхнула ноги. На поверхности плавают пластинки шишек. Она сдувает их подальше от себя.

Джун поворачивает кран, и из шланга бьет холодная струя. Она наполняет свой бак, полный на три четверти, до краев. Затем извлекает из полотенца книгу и залезает в воду, так сильно втягивая живот, что все ребра видны.

Погрузившись, она медленно, довольно выдыхает, словно показывая, насколько лучше купаться в холодной воде. Положив подбородок на бортик и выставив руки с книжкой перед собой, она углубляется в чтение, и снова уродливая шляпа закрывает ее лицо.

– А о чем твоя книга? – спрашивает Мэй.

– Об одной девочке из настоящего, чья душа связана с девочкой из давнего прошлого, ехавшей по Орегонской тропе, – быстро отвечает Джун, переворачивая страницу.[9]

– Интересно?

– Очень.

Воцаряется молчание. Мэй бросает взгляд на дом, за которым виднеются окрестные горы.

Теперь в ее жизни две Джун, и кто они друг для друга, эти две Джун, пока неясно. Зато ясно, кто они для Мэй, – одну она любит, другую ненавидит. О первой она думает редко. Это старая Джун, та, что играла в куклы. Когда рядом старая Джун, все идет своим чередом; Мэй не восхищается старой Джун, не ищет ее одобрения и не жаждет каждую минуту проводить с ней.

Но вторая Джун, та, которую она ненавидит, – Мэй готова задирать ее сутками напролет. Ей хочется и понравиться этой новой Джун, и вывести ее из себя; и подчиниться ей, и восстать против нее; и быть ею, и преклоняться перед ней, и вцепиться в нее ногтями, чтоб она подсдулась и снова стала собой. А ногти у нее острые, как лисьи клыки. На прошлой неделе она уже вонзила их в руку новой Джун.