Айдахо

Потом она пошла в спальню, засунула пакет под кровать и легла поверх покрывала в падавшем из окна свете, размышляя не об убитой девочке, а о том, как Уильям обнимал ее отца. Стоя посреди гостиной, она увидела пятьдесят лет другой жизни, другой разновидности любви – той, до которой она чуть позже попыталась дотянуться, когда обнимала женщину на гравийной дорожке. Обнимала невзирая ни на что, беззаветно, но лишь потому, что ее научил этому Уильям, лишь потому, что Уильям обнимал мужчину.

Она прижалась щекой к щеке Уильяма, почувствовала колючие серые усы.

Он всю жизнь ее терпел, поэтому она потерпит ради него, не станет говорить о своих чувствах. Она не огорчилась из-за этой своей ошибки, а скорее удивилась тому, что ошибалась, обрадовалась, что теперь во всем разобралась. Она ощутила, как распахнулось ее сердце, – спустя столько лет, так внезапно, – ощутила, как он в это сердце вошел и, не поместившись там, вышел за его пределы, почувствовала боль своей любви, подивилась своей уверенности, открыла – спустя столько лет – себя другую, ту себя, которая по-настоящему знает Уильяма…

Надо было нам
надо было нам
надо было нам
надо было нам
надо было нам
завести детей

2007

В сопровождении шестерки гончих, без которых Уэйд и шагу не ступит, Энн с Уэйдом снесли лодку по тропе, ведущей от дороги к берегу реки Панд-Орей, осторожно поставили у кромки воды в тени и привязали к дереву, хотя попутно им пришло в голову, что обычная весельная лодка не годится для этой реки, что надо было взять напрокат каноэ или поехать на озеро.

Но Энн все равно залезает в лодку с корзиной для пикника в руках. Смеется. Не дав ей усесться, Уэйд отталкивает лодку от берега и запрыгивает внутрь, окатывая Энн фонтаном брызг. Их относит к середине реки, а потом мягкий толчок, веревка туго натягивается. Они стоят на согнутых ногах, держась друг за друга для равновесия, и смотрят на берег, где, выстроившись изумленной шеренгой, принюхиваются к ветру собаки. Под лодкой и по бокам плещется вода. Мало-помалу лодку снова относит к берегу, вниз по течению, насколько хватает веревки, и вот она уже скребет дном по песку, а по бортику хлещут ветки жимолости, которые приходится отводить руками.

Из кустов с треском вырываются собаки, окружают лодку, ставят грязные лапы на бортик, лают.

День выдался жаркий. Они сидят на металлических сиденьях в этом тайном месте и едят сэндвичи. Весла остались на берегу там, где они отплыли. Их теперь уже не видно. Не видно ничего, кроме реки, и кустарника, и шестерки собак с высунутыми языками, выпрашивающих угощение. В уютном молчании Энн с Уэйдом пьют кофе из термоса, пальцами запихивают шарики арбузной мякоти в рот, а сок так и течет на коленки. Закончив, они споласкивают липкие руки в реке, и Энн опускает ноги в неглубокую струящуюся воду. И пока они так сидят – Энн спиной к берегу, с опущенными в воду ногами, Уэйд лицом к Энн, на металлическом сиденье, – он говорит:

– Может, нам завести ребенка?

Она готова расхохотаться от удивления. Почувствовав это, он пристыженно отворачивается, взгляд скользит по воде и по другому берегу, ища, где бы спрятать боль.

– Ох, Уэйд, – говорит она. Затем берет его за руку и заглядывает ему в лицо, пытаясь определить, откуда исходит вопрос – от самого Уэйда или из глубин его болезни.

Ей сорок один, ему пятьдесят три. Словно прочтя эти числа в ее мыслях, он смущенно продолжает:

– Знаю, в нашем возрасте это рискованно.

Значит, от Уэйда. Ее Уэйда. Просьба, разбавленная осознанием риска. И болезнь тут ни при чем.

Она никогда не слышала ничего более трогательного. Ответ застрял у нее в горле, вся жизнь куда-то задрейфовала и вместе с тем застыла на месте – ферма, лодка, привязанная к дереву.

– Прости, что так долго к этому шел, – ласково говорит он, протягивая ей вторую руку, чтобы она вынула ноги из воды и повернулась к нему лицом. Они долго смотрят друга на друга. По ее щекам скатываются две слезинки. Она улыбается.

Но стоит ей улыбнуться, и в его лице что-то мелькает. Он тоже улыбается, но с грустью. Он заметил. Он нежно проводит пальцем по шраму у нее на губе, сознавая – помня, – что шрам остался после его давнишней выходки. Этот мелкий изъян в ее улыбке служит, всегда служил ответом на его вопрос. Нет. Нет. Это неправильно. Невозможно.

Но ответ не имеет значения. Достаточно и того, что он задал вопрос.

Теперь им обоим хочется отодвинуться от этого вопроса, от затронутых глубин, поэтому Уэйд встает и говорит:

– Пора купаться.

– Нет! – смеется она, хватаясь за борта.