Айдахо

Не сейчас – тогда. Ему тридцать два. Малышка спит – в этих полях, в тени окрестных гор, щекой к его плечу. Он ощущает жар и тяжесть ее сна. Прикосновение ее дыхания. Дыхание это неотделимо от работы, неотделимо от ритма. Как и остальное: горячая влага открытого рта, посасывающего его плечо; шершавость шляпы о щеку, когда он наклоняется за трубой; растущая липкость между ними, между хлопком его рубашки и нейлоном переноски, – пот его труда, просачивающийся к ней.

Он не видит свою дочь, лишь танцующие тени детских ножек. Иногда он держит эти ножки руками. Липкие бугорки на тонких белых подошвах. В поле она никогда не плачет. Ритм работы ей привычен. Вниз, к земле, и снова вверх, мышцы напрягаются и расслабляются под ней, ради нее; шумит вода, струящаяся из обоих концов тридцатифутовой трубы у него в руках, отдаленно шуршат другие трубы, которые маме с папой еще предстоит перенести.

Ратдрамская прерия, вот где они сейчас. Каждые выходные они втроем встают спозаранку и в предрассветной мгле едут на равнину выполнять работу, которую Уэйд выполнял подростком. В двадцати минутах езды от горы Айрис они паркуются, кладут малышку в рюкзак-переноску и окидывают взглядом мятликовые поля, где им платят по двадцать пять центов за передвинутую трубу. Они стоят на кромке поля, перед ними смугло-золотые колосья в тени знакомых гор. Дженни подтыкает малышку сложенными в несколько слоев простынями, чтобы у нее не болталась голова, и маслянисто-мягкая ткань комками упирается Уэйду в спину. Эти простыни, сдернутые с их постели, пахнут как сон малышки и Дженни, так что ночь не покидает их даже днем; пока они трудятся на чужих угодьях, Джун запелената в дивные ночи с их собственной земли.

Для Дженни с Уэйдом этот летний труд означает расчищенные горные дороги. Пять тысяч долларов на покупку трактора с плугом. И они эти деньги скопят, к концу лета заработают на уборку снега зимой.

Джун три месяца, но ее имени всего неделя. Лили исчезла с ее лица, беглянка, сновидение. Только в поле, в переноске, она всегда спит спокойно. В те ночи, когда все совсем плохо, когда она часами ревет и давится слезами, они кладут ее в переноску и выходят в потемки. Дженни с Уэйдом с малышкой за спиной бродят по лесистому склону, в гору и под гору по своей земле, тихонько напевая, что они с малышкой в поле, шагают по прерии, по ее любимой прерии. Мало-помалу она успокаивается. Узнает привычную жизнь. Проваливается в сон в ритме поднимающихся и опускающихся труб. Вперед-назад ходят Дженни с Уэйдом под лохматыми соснами в темноте, и Уэйд иногда наклоняется, будто хочет поднять трубу, но вместо этого берет пригоршню каменистой почвы со своей собственной бесплодной, идеальной земли.

Август, но какого года – он не знает. Знает только, что это лето Энн, а значит, лето после, и запах остывшего древесного сока и сухой земли навевает тоску по чему-то знакомому вроде Энн, но Энн тут, совсем рядом, и все же чего-то – Энн? Энн? – кого-то не хватает, и, остро ощущая ее отсутствие, он чувствует жар ее влажной ладони на своем локте, пока она ведет его через пустую парковку к дверям почты.

Уже стемнело. С пруда несет тиной, с дороги – остывающим асфальтом. У дома на другой стороне улицы сидят дети и, не замечая никого вокруг, сосут фруктовый лед на палочке при свете фонаря с крыльца и тихонько смеются, смеются смехом братьев и сестер – он это сразу понял, – не школьных друзей, не соседей, не двоюродных. Смехом тайным, сокровенным, с подлостью и преданностью, с нотками страха перед тем, что о тебе знают в этом кругу. Уэйд уже слышал его точно таким же летним вечером, когда сидел у себя в кабинете, – открытое окно, а внизу, во дворе, все тот же смех, милосердный и тайный, искренний и беспощадный, мельтешение кукол в темной траве, кукол с детскими голосами, примеривающими отвратительные слова, которые не в ходу при свете дня.

Энн толкает дверь. Внутри прохладно. Пусто. Он слышит свои шаги. Окошко кассы закрыто решеткой. Энн берет его за руку и ведет к доске объявлений.

– Ну вот, – ласково произносит она, кивая на портрет его дочери. Двадцать один год, а глаза зеленющие, как лужайка кампуса, на который она променяла отчий дом. Вот бы узнать, куда она поступила, тогда он смог бы навестить ее, познакомиться с ее друзьями, послушать про учебу.

Но они в ссоре.

Она не хочет, чтобы он приезжал.

Волосы красиво перевязаны желтым платком, концы спадают на плечи. Она игриво улыбается, а он все гадает, кто же держит камеру, какой юноша влюбился в его дочь. На запястье браслет с подвесками. Красивые ноги в комариных укусах.