Айдахо

Она остановила Энн, эта табличка. И вот в расслабленных руках она держит три этих слова, не таких мучительных, как остальные реликвии времен Дженни. И хотя бы на миг, стоя на опушке своего леса, левая рука опирается на ствол, правая прижата к сердцу, обе руки на клавишах, она чувствует таинственное освобождение. Полный покой.

Ведь надпись до сих пор по-своему верна. Музыка возобновляется, негромко, но это уже не музыка Энн, а простая мелодия, с которой она начала, только в другой тональности. То, что возвестила табличка над лесом, над песней, – это состояние или атмосфера, отдельная от людей, которые тут живут. «Здесь играют дети». И неважно чьи, неважно кто – дочери Уэйда с Дженни или правнуки Джун Бейли Ро. Это что-то в камнях и в почве, в запахе деревьев, протянутая рука, мелькнувшая ладонь. Это что-то за пределами жизни всех обитателей горы, вернее, это граница их жизни. Граница всего, что теперь принадлежит Энн. Она шагает через нее, прямо в нее, домой.

Перенос музыки на бумагу занимает три дня. Закончив, она поднимает глаза: дом стал другим. Мягким, уютно выцветшим. Солнце, двигаясь привычным маршрутом, выписывает на обивке дугу. Прежде она этого не замечала. Она встает из-за фортепиано, окидывает взглядом гостиную. Во всем теле легкость. Кофе, забытый на крышке фортепиано, давно остыл, она пересекает комнату, открывает дверь и выливает его в траву.

В последующие годы произошло много событий. Она устроилась в небольшую школу «Айдахо Хилл» и не успела оглянуться, как ее уже обступали фермерские дети из соседнего городка. Кто бы мог подумать, что хаос этой мозаики лет, составленной из рождественских представлений и весенних концертов, доставит ей столько радости? Ей исполнилось пятьдесят. Она подружилась с женщиной с работы, и однажды та излила ей душу. Зимой она расчищала дороги, весной она сажала огород. Она оплакала Ру. Она снова стала писать отцу и даже разговаривать с ним по телефону. Во время одного такого звонка она рассказала ему – впервые за все эти годы – полную историю своего замужества, тогда как раньше размывала хронологию, опускала важные детали, и не потому что на первых порах боялась, что отец попытается ее отговорить, а чтобы хоть в каком-то мире у нее была более ровная жизнь.

Такая жизнь у нее теперь. Она осталась на горе по своей воле, а не оттого что ее удерживает прошлое Уэйда. И все благодаря тому, что она открыла в себе способность писать – переписывать – музыку. Творить. Каждый новый день встречает ее аккордами из «Портрета», но когда она встает с постели, звучит уже другая мелодия, ее собственная.

Иногда при взгляде на фотографию правнуков Джун Бейли Ро ее охватывает странное чувство. Ей до сих пор до боли жалко Уэйда, но в то же время она понимает и Джун Бейли Ро, которая как могла распорядилась деформированной любовью отца Уэйда, обналичив его чеки. Джун ни о чем не жалела, хоть и просила прощения, хоть и возмещала деньги, истраченные на комфортную жизнь, которые взяла без спроса и вернула слишком поздно.

Впрочем, вовсе не поздно. Как раз вовремя. Энн исполняется пятьдесят семь, пятьдесят восемь. Дети стоят на подиуме в актовом зале, и она поднимает руки, удерживая хор голосов ферматой. А потом, почувствовав, как мелодия дрейфует, сжимает кулаки и отпускает их голоса.

Дети сходят вниз. Толпятся вокруг нее. Пробегают пальцами по клавишам туда-обратно, оставляя жирные отпечатки, хлопают губками для доски, размахивают куртками, кричат:

– Спасибо, миссис Митчелл, спасибо, до свидания!

– На здоровье, на здоровье, до свидания.

Но по вечерам, после занятий, стоит вернуться домой, прошлое возвращается к ней. Прошлое возвращается и с наступлением лета, все той же старой песней рвется наружу сквозь сотни голосов, услышанных за весь год. Едва начнутся летние каникулы: Как быстро пролетело лето, / Побыв ненастною порой….

Когда это происходит, когда возвращаются тьма, и сомнения, и чувство вины, она садится за фортепиано и начинает играть. Музыка ее успокаивает. Она уже привыкла додумывать мелодию, перекраивать ее, отпускать. Две горы на расстоянии пяти октав, и обе ре: Айрис – высокая ре, покалывающая слух неожиданной беззащитностью, Лёй – низкая, гулкая. С каждым разом мелодия оборачивается чем-то новым, снимая с нее старые обвинения. Иногда Энн перекладывает ее на ноты. Иногда встает и открывает окно, словно бы выпуская музыку на волю. Это ее и спасает – возможность вылепить из песни понятные и знакомые чувства, не чужие переживания, не домыслы и не страхи. Ее собственную утрату. Ее собственную жизнь. Никогда прежде на душе у нее не было так легко. Она может взять любую ноту из той старой песни и поместить ее в сугробы, в которых погиб отец Уэйда, и смотреть, как нота кристаллизуется, дробится на ледяные осколки, искрящаяся, тугая и грозная музыка, которую – едва она родится и осядет на бумаге – можно отложить в сторону, или исполнить снова, или бросить в огонь.

1995

Мэй рисует котов.