Айгирская легенда

Я-то не работала. Ну, отошла от бачков подальше, села под откос, сижу. Кринка молока была у меня. Закопала ее в землю, чтобы не прокисло молоко. Не стала пить и молоко, раз нельзя. Мастер идет, увидел меня:

— Что ты здесь сидишь?

— Так, здесь хочу сидеть.

— Зачем?

Молчу. Ну, он давай ругать, я плачу. Девчата спохватились — где Катька, прибежали. Говорю:

— Сказали же, что кто ночью не работает, тот не ест…

Ох, ругал он меня, ругал, а видно, жалко было малолетку. По том говорит:

— Иди, бери чашку, пусть нальют супа.

Тетя Нюра Захарова идет, вместе еще в Омске работали, стыдно почему-то стало мне. Увидела ее, говорю:

— Нет, не пойду!

Стыдно.

И она давай уговаривать. Тут еще начальник колонны подошел, Александр Александрович Мартыненко, и он давай ругать. Не ругает, а шьет, шьет и шьет:

— Тебя надо снова в детдом отправить, а мы тебя на работу устроили, мы тебя…

На «железках» я уже не первый год, а как дитя малое. Реву. Стыдно-то, хоть убегай! Народ собрался. Вся бригада поднялась.

Вот какое время-то было. Не то, что сейчас, никакой заботы о куске хлеба.

Потом с Лешкой познакомилась. Сын родился. Восемь месяцев стало ему, на работу опять пошла. Худущая, одни кости. Я и сейчас не больно, а тогда вообще… Матерью стала, а все за малолетку принимают.

Как раз переехали на другую дорогу. Начальник посмотрел на меня, говорит:

— Тут подбойки надо тягать, а они тебя будут тягать, не возьмем!

Подбойки, говорит, сейчас двадцать кило весят, а тогда тридцать два. Да и ручки сейчас-то резиновые, а тогда деревянные, сильно пальцы набивали. Да и шпалы вручную шили, постучишь день молотком-то… Не берет меня начальник и все тут! Я реветь! Туда, сюда. Ладно, говорит, испытаем тебя, сама через неделю уйдешь, но смотри. Я предупредил!

Направили меня в бригаду. К пожилой женщине поставили, вроде как ученицей. А она, прямо при мне, ругается:

— Опять новенькую мне суете, ладно бы еще здоровую, а то… Не возьму!

Я за ней хожу, раз поставили, думаю, терпи да работай. Она молчит. Не разговаривает. Взяла я инструмент. Она молчит. Не разговаривает. Мне бы заплакать да убежать от стыда, а я злюсь уже на нее, силу почувствовала в себе. Разделили бригаду на два звена. Соревноваться решили. А какое тут соревнование со мной, думают. Обидно им всем стало. Балластер прошел, рельсы мы расшили старые, новые накинули. Она, моя напарница, молчит. Не разговаривает. Обидно и мне стало. Начали зашивать. Она молоток берет в руки. На меня внимательно смотрит. Что я буду делать, смотрит. Ведь надо тоже молоток брать, раз к ней поставили. А как, думает, я такая, тощая, возьму-то? Ну, взяла я молоток, вскинула и пошла… Бригадир тут объявилась, Шура Шахова, здоровая женщина, богатырь прямо. Встала и стоит. И моя-то наставница тоже стоит, глазам не верит. Даже молоток на землю опустила, не верит и все. А я даю и даю. Украдкой глянула на нее — улыбается…

Я подбойку взяла. Смотрит, кидаю эту подбойку, как игрушку. Идет ко мне, во всю улыбается.

— Ничего себе…

Обступили меня все, как на диковину глядят какую. Приняли в свою семью.

Ну, и дали мы разгон в тот день, всех обошли. Полина-то Ивановна вечером говорит Шуре:

— Ставьте меня с ней, с Катей, каждый день — ни с кем больше не хочу!

Как работали! И песни пели. Без песен — ни шагу.

А потом, когда переезжать с Алексеем стали, начальник, ну тот, что брать-то не хотел, не отпускает. Я говорю, сначала не брали, а теперь не отпускаете. Смеется. Нужны, говорит, нам такие работники, как ты. Орлами нас звал! Девчат-то.

Екатерина Павловна смущенно улыбается и говорит:

— Дураки были, да?

— Нет, почему же.

— Да-а, сейчас-то чего не работать.

И уносит вышивки.

9

Побегут по рельсам скоро поезда,
Вспоминать мы будем прошлые года,
Как зимой нам ветер
Лица обжигал…

Читаю стихи Зуева и вспоминаю зимнюю трассу. Однажды поехал на тоннель. Дорога в ширину машины. Снежное месиво с ледяной «подошвой». Неосторожно поверни руль или слишком резко притормози, и машина начинает плавать туда-сюда, выйдя из подчинения.

Вел машину — трехосный КрАЗ — опытный водитель тоннельщиков, шофер первого класса Александр Уразов. Жена, на базе в Карламане, перед отъездом сказала ему строго: не уступай первым колею, а то сам в кювете окажешься. И пожаловалась: всегда первым уступает.

Когда поднялись на взгорье, то в одном месте, слева, вдруг увидели печальную картину: на дне кювета, на боку лежит новенький КрАЗ-самосвал. Он прикрыт снежной шубой, видать, лежит давно. Словно легший на зимнюю спячку огромный медведь. Видать, за рулем сидел новичок или несусветный лихач. Странно, хорошо виден номер машины БАШ41-35. Снег не засыпал его, словно оставив специально для людей: смотрите, может, вы хозяева этой машины, придите скорее на помощь, спасите! Но спасать машину было тогда трудно, любая техника тоже могла очутиться рядом с КрАЗом, зацепиться на покатом бугре было не за что.