Айгирская легенда

Мост остался позади. Белая лента трассы обогнула лесистую гору, похожую на сопку, и потянулась вдоль ельника. Ровный, аккуратный, он расступился по обеим сторонам, приглашая в тишину. Ельник зимнего таежного леса! Мы ахнули, увидев неожиданный пейзаж. Словно въехали в него после бешеной гонки, резко притормозив. Почему так тихо? Куда девался ветер? И мороза нет. Все переменилось.

Мы остановились. Володя открыл футляр фотоаппарата… И снег здесь особенный, воздушный. Каждую снежинку можно разглядеть. Они едва касаются снежного покрова. Подуй слегка — снимутся и полетят. Сделаешь шаг, вспыхнут в снежной белизне и погаснут. И снова вспыхнут, переливаясь, блестками. Солнце еще не разгулялось, светит блекло, и снежинки чутко, вздрагивают, ловя вдруг прорвавшийся лучик.

Разговаривать здесь можно только шепотом. А еще лучше молчать. Мы вошли в мир, ничего общего не имеющий с рельсами и мостами. Полное беззвучье. Слушаешь тишину, и в ней чудится шорох снежинок. Возле насыпи замерли мощные ели — хранительницы покоя. Чуть подальше, выше ельника, скопились пихты, как войско с пиками. Сквозь зелень просвечивают березки. Прозрачные голубые тени изгибаются по холмикам. Их словно надышали… Полянка проглянула. На ней посередке стог сена в снеговой шубе. Рядом со стогом три тонких длинных березки — стоят родственным особнячком. И заячьи следы. Витые-перевитые на полянке. Бегущие к насыпи и обратно к стогу. Круг на круге, петелька на петельке. Цепочки следов вытянуты и вдоль самой насыпи. Следы свежие, утрешние. Идем, затаив дыхание: вдруг зайца увидим! Тишина чутка, как взведенная пружина. Коснись неосторожно, и сорвется звоном, прокатится гулом по лесу. Снег поползет и осыпется с лап елей. Не то, что голосом, мыслью суетной страшно потревожить тишину. Был ли здесь человек? В этом белом древнем храме? Кажется, любой предмет, оброненный человеком, спичка ли, окурок ли — покажутся чуждыми, дикими. Захочется тут же убрать с глаз долой… Среди снежной белизны я вспомнил писателя Василия Белова. Однажды сидели с ним на захламленном берегу Черного моря, а говорили о лесе. Запали в память его слова, произнесенные по-детски светло, с совестливой горечью: «В лесу боюсь даже бумажку бросить…»

Идя по трассе, забываешь о себе. Тишина затягивает, растворяет в струйках воздуха, запахах, ключевой воде. В дымке веков.

Распалась человечья оболочка, ты шагнул из самого себя в природу, в тайну бесконечности и гармонии.

Трасса усиливает звуки. Укрупняет предметы. А сам ты таешь, как льдинка на ладони. Все приобретает иной смысл, мир вывернут наизнанку. Ты ничто. Одинок. Чужд этому миру. Каждая травинка, как божество! Каждый камень — планета! Вокруг тебя ворочаются галактики и мироздания! Ты же занесен сюда случайно и никому не нужен. Все живет, а ты, — мертв…

Но вот трасса возвращает к себе человека. И жизнь земную.

Каждый шаг, что позади — воспоминание. Что впереди — открытие. И грусть. И восторг. А когда грусть и восторг сливаются, жди слез. Очищающих радостью.

Если бы не березовые колышки, нарубленные из толстых веток и вбитые вдоль полотна по самой его середине, мы потеряли бы связь с трассой, рабочими. Колышки идут реденькой чередой. Потом — пунктиром. И сливаются в сплошную тонкую линию. Это ось пути. Вместе с полотном она делает изящный изгиб и исчезает в ельнике. Без нее полотно можно принять за дорогу, прочищенную бульдозерами.

Осевые березинки рубили и затесывали острым топором. Свежесть, гладкость желтеющей древесины возвращали морозное дыхание людей. Колышки наполняли тишину ожиданием: вот-вот вторгнется техника: расступись, Урал!.. Урал расступится. Впустит в себя строительный вал. И замрет, притаится природа: кто-то пожалует, что за люди? Для многих откроются врата в незнакомое царство, которое что диковина в серой обыденности. Люди войдут в мир чистый, могучий и хрупкий, как березовая ветка.

Бережно, благоговейно прикоснуться к трассе, ко всему, что вокруг нее, порой и недосуг. Но когда изо дня в день, из часа в час, целиком отдаешь себя железу, гравию, земле, цементу и мазуту, разве не почувствуешь в один прекрасный момент прозрения — скудеет, словно иссыхает твоя душа? И сколько в ней шлака, всякой наносной дряни? Разве не захочется очиститься? Иссохшая душа меньший вмещает мир…

Не раз слышал вздох-оправдание: человека отлучает от природы забота-горячка. Встаешь рано, возвращаешься поздно, еле-еле ноги приволочишь домой. А еще семья, дети, огород. А утром снова: План! План! План! Сроки! Сроки! Сроки!.. Неужто правда, лишь из-за этого происходит отлучение от прекрасного? А может, слишком любя себя, слишком лелеем свою лень? Грехи свои сваливаем на других?