Вообще говоря, можно считать, что я была единственным их ребенком.
Да. Когда я была маленькой, она два или три раза сказала что-то вроде: «Знаешь ли, я — твоя крестная». А связав мне куколку, она назвала ее запоздавшим подарком от крестной.
Должно быть, мне было лет семь или восемь. Дело было в Хеллоуин. Я ходила тогда в начальную школу Гранта на Харольд-вей и Мильтон-плейс в Голливуде. Это было в субботу. Все в этот день должны были прийти в каком-нибудь костюме. У меня ничего подходящего не было, поэтому я решила не ходить в школу. Айн узнала об этом и вместе с Фрэнком явилась в наш дом с костюмом одалиски из студийного гардероба. Должно быть, в то время люди были меньше ростом, поэтому она, обойдясь одними булавками, без особого труда приспособила наряд к моей фигурке. После этого они отвезли меня в школу, строго приказав не порвать и не испачкать костюм, так как в тот же самый день его надлежало вернуть в костюмерную. Поэтому весь день я просидела за партой, не смея пошевелиться. Словом, домой они отвезли печальную маленькую девочку.
Мы с матерью ездили по воскресеньям в гости к Айн и Фрэнку, когда они жили в Чатсворте на Тампа-авеню. Я радовалась этим поездкам, потому что для меня это было тяжелое время. У меня было трое малышей, и я растила их одна. Поездки эти были для меня как еженедельный отдых в Катманду. Я там просто сидела, сидела и наслаждалась спокойной обстановкой. Для меня эти поездки были выходом из домашней кабалы, во всей тяжести обрушившейся на меня.
Я одна воспитывала троих детей и жила в их детском мире. Так что расслабиться в мире взрослых было чудесно, и я именно таким образом и воспринимала эти поездки. Моей маме их общество и беседы были приятны, и, на мой взгляд, всем им были интересны общие воспоминания. Встречи эти были приятны всем нам, но каждому по-своему.
Мои дети уехали на лето, и мир мой изменился. Моя мать заезжала за мной около двух, потому что тогда заканчивалась служба в церкви, a между двумя и тремя мы выезжали в гости и оставались там до половины шестого или шести. Мои дети каждое лето проводили с отцом.
Я получала возможность вновь сделаться взрослым человеком, наделенным взрослыми эмоциями, заботами и интересами.
Я вернулась в Южную Калифорнию в сентябре пятьдесят первого года[50]. Каждое воскресенье я радовалась изменениям своего образа жизни. В подобных случаях черная полоса моей жизни сменялась белой.
Нет-нет, все трое были близко дружны. Все трое прекрасно расслаблялись в обществе друг друга. Они разговаривали о таких вещах, которыми я не интересовалась. Мне следовало интересоваться, однако же нет. Разговор шел и шел, но я откланивалась. Мне было тогда под тридцать, но политика не имела для меня особого смысла. Джанет Гейнор[51] и Адриан[52] жили в соседнем доме на углу, и лошади мне очень нравились. Я извинялась и отправлялась погулять и посмотреть на лошадей.
Когда будучи взрослой я встречалась с ними, они разговаривали о политике. Но я не участвовала в беседах, потому что не имела склонности к подобным темам. Конечно, речь то и дело обращалась к делам Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, однако, бывало, и к текущим делам Айн Рэнд; она говорила, что полностью наметила сюжет
Нет. Во всяком случае, по воскресеньям. Айн не особо любила готовить. Поэтому угощение ограничивалось холодными сандвичами и какими-нибудь напитками.
O, это было ужасно. До сих пор сердце болит. Я чуть не умерла со стыда. Был такой очаровательный день. Дело близилось к вечеру, на столе лежала какая-то газета, начался разговор о заседаниях [Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности]. Разговор шел уже более получаса. И тут моя мама швырнула в мирную беседу бомбу.