Я больше не могла выносить взгляды других родителей: сначала жалостливые, а потом недовольные, что мы портим компанию. Мы словно стали изгоями за то, чего не могли ни объяснить, ни понять. Единственное, что я знала – мы никуда не вписываемся. Никуда, где находились обычные малыши. Нам даже на площадке в парке приходилось нелегко. Пока остальные малыши радостно скатывались с горки, подталкиваемые мамочками, качались на качелях, играли в песочнице или кружились на карусели, Айрис изучала гайки и болты, на которых держались аттракционы. Она мало интересовалась каруселями, стремясь к знаниям, желая выяснить, как всё это работает. Каждый раз мы повторяли одну и ту же программу: обходя парк, Айрис посещала те же места в том же порядке, указывая мне, куда хочет отправиться дальше. У нас получилось «подружиться» с качелями, но строго определёнными, и остальные матери не понимали, с какой стати должны пересаживать своих детей на другие, чтобы девочка покачалась на любимых. Айрис так привязалась к этим качелям из-за одной простой детали: на «её» качелях звенья цепи соединялись ровно, а на других – грубовато, а она очень ценила тактильные ощущения.
Я начала водить Айрис в парк в неходовое время, чтобы обезопасить её качели, и обнаружила, что она не так переживает, когда вокруг поменьше народа – и мы стали ранними пташками. Нашим единственным противником по утрам стал шагающий через парк дворник, но он не задерживался надолго, и Айрис понимала, что он скоро уйдёт. Она зарывалась головой в мою куртку, и я защищала её от нежелательного шума. Айрис тяжело принимала непредсказуемость жизни: дети неожиданно визжали или кричали, автомобили сигналили, люди болтали и перекрикивались с друзьями или детьми, стоящими слишком далеко; то тут, то там на разные лады звонили мобильные телефоны. Когда мы заходили в кафе, кофеварки шипели и лязгали, столовые приборы звякали, стулья скребли об пол. Айрис отшатывалась и плакала от навязчивых звуков.
После воскресного обеда у моих родителей, если папа смотрел Формулу-1, включив звук на полную мощность, Айрис или становилась гиперактивной, или расстраивалась. Я ничего не могла с собой поделать, но в подобных сложных ситуациях чувствовала желание схватить её в охапку и отвезти домой, где я, по крайней мере, имела возможность хоть как-то контролировать шум. Это чувство привело к нашей многонедельной изоляции: мы старались избегать общественных мест. Я чувствовала, что всё сильнее и сильнее отрываюсь от внешнего мира. Я, по-прежнему напряжённо занимаясь свадебной фотографией, большинство выходных проводила на встречах и свадьбах; меня кидало из крайности в крайность: от изматывающего общения, диктуемого работой, до полного отшельничества в будние дни. Больше всего Айрис нравилось быть дома или проверять места для проведения свадеб и фотосессий, осматривая церкви и сады. Вскоре стало ясно, насколько Айрис любит проводить время на природе: только здесь она могла обойтись без своих книжек. Там она была счастлива, и я, как оказалось, тоже. Любуясь цветами, я рассказывала дочери обо всём, что мы видели. Прогулки также приносили удовольствие: я ежедневно толкала коляску Айрис по просёлочным дорогам, а она глядела на небо.
Увы, в каждой бочке мёда есть ложка дёгтя. Айрис не хотела обуваться и даже надевать носки. В холодную погоду я с горечью ловила на себе неодобрительные взгляды, прекрасно понимая, что думают окружающие, когда я в который раз пыталась прикрыть маленькие розовые ножки одеяльцем, а они выныривали из-под него, словно чёртики из коробочки, полные решимости насладиться прохладным воздухом.
Летом 2010 года, когда Айрис исполнилось десять месяцев, мы перепробовали с ней всевозможные мероприятия и экскурсии, но с тем же успехом. Проблема заключалась в нежелании находиться в компании других людей, особенно своего возраста. Их случайные поступки и непоследовательность глубоко тревожили дочку. Я начала искать ответ на вопрос, почему Айрис так непросто живётся. Пи Джей, проведя дома пару экспериментов, убедился, что дело не в слухе.
В июне настали тяжёлые времена – Пи Джей потерял отца. Его смерть явилась шоком для всех, и мой муж, конечно, горевал. Он занялся организацией похорон, потом разделом имущества, управляя всеми делами. Мне не хотелось обременять его ничем другим, так что некоторое время я вела поиски ответов одна.