Айседора Дункан. Модерн на босу ногу

Вскоре покой был восстановлен, они устроились завтракать на веранде. И снова дети бегали и орали, точно безумные, носились вокруг стола, норовя опрокинуть сливочник или перевернуть графин с лимонным напитком. Позволив гувернантке восстанавливать порядок, сама Дункан никогда не бранила детей, полагая, что достаточно тратит денег на то, чтобы неприятной стороной воспитания занимался кто-то другой. Теперь же ее внимание привлекали два томика произведений Варбей Дорвильи, которых она не видела здесь прежде. Патрик уронил стул и, перескочив через него, ловко запрыгнул на другой, в то время как, не обращая внимания на грохот и визг,

Айседора открыла одну из книг и прочитала: «Прекрасная мать достойных тебя детей, ты улыбалась, когда с тобой говорили об Олимпе. Стрелы богов в виде возмездия упали на головы любящих тебя детей, которых тебе не удалось прикрыть даже собственной грудью». Должно быть, она вскрикнула или просто побелела, непроизвольно опершись рукой о стол и стараясь не упасть. Во всяком случае, сразу стало тихо.

«Не шуми так громко, Патрик, ты беспокоишь маму», – наставительно произнесла воспитательница, не отрывая испуганного взгляда от хозяйки.

«Оставьте его! – неожиданно для себя вскричала неестественно высоким голосом Айседора, – подумайте, чем была бы жизнь, если бы они не шумели?»

Она еще вспомнит эти свои слова, и словно предупреждающие ее строки Дорвильи, и как, поддавшись внезапному порыву, вдруг кинулась обнимать и целовать детей, прижимая их к себе и роняя слезы. «Я помню каждое слово и каждое движение этого утра. Как часто в бессонные ночи я вновь переживала каждый миг этого дня, беспомощно удивляясь, почему я не почувствовала того, что должно было случиться, и не предотвратила несчастья»¹²².

Они уже заканчивали завтрак, когда позвонил Парис, извинился за то, что не смог явиться на ужин, и попросил, если она не занята, навестить его в Париже вместе с детьми. Все складывалось в точности, как планировала Дункан, еще совсем немного, и Парис снова будет с ними. В полном восторге, Айседора подозвала дочь, сообщив ей, что приехал Зингер, и, попросив по этому поводу, надеть недавно купленное розовое платье со множеством воланов от Поля Пуаре. Едва дослушав мать, Дердре вскочила с места, прыгая и хлопая в ладоши.

«Патрик! – позвала она брата. – Как ты думаешь, куда мы сегодня отправимся?»

Вскоре Айседора будет просыпаться в своей постели, слыша именно эту фразу: «Как ты думаешь, куда мы сегодня отправимся?» – и еще одну. Когда малыши уже вместе прыгали и вопили от восторга, что они едут к папе, в идиллию вмешалась все та же гувернантка, которая, стараясь перекричать неугомонных воспитанников, заметила: «Сударыня, мне кажется, будет дождь. Не лучше ли им остаться дома?»

О, конечно же, дома. Закрыть, запереть все двери на тысячу замков и засовов, выставить круглосуточную охрану, которая не пропустит смерть. Если бы она знала, если бы хоть что-то предчувствовала, но получилось наоборот, смятения и страхи прежних дней бежали под напором дурной окрыляющей радости.

«Как ты думаешь, куда мы сегодня отправимся?»

«Сударыня, мне кажется, будет дождь. Не лучше ли им остаться дома?»

Эти две фразы годы напролет станут звучать в голове Айседоры, куда бы она не бежала от них, чем бы не пыталась глушить боль и отчаяние.

В Париж они поехали на машине, которую Зингер подарил несколько месяцев назад Айседоре. Разумеется, все вместе, наедине, он снова наговорил бы ей гадостей, и они неминуемо поссорились бы. Но теперь, нежно прижимая к себе двух золотоволосых ангелочков, Айседора знала наверняка – он простит ее хотя бы ради них. Она уже привыкла думать о Зингере как о бесстрашном рыцаре заоблачной страны «Грааль», который всегда приходит на помощь, подставляя широкое плечо и помогая ей осуществлять задуманное. Их союз не случаен, любовь будет длиться вечно. И если в самом начале она еще скучала в его обществе, мечтая сбежать хотя бы на несколько месяцев, теперь после разлуки стало ясно – им указано свыше идти рука об руку. Айседора будет совершать чудеса, а ее верный рыцарь – защищать ее от нападок и делать все необходимое для того, чтобы победы в ее жизни становились чем-то неизбежным. Без Зингера не будет театра, а значит, не приедут Дузе и Сюзанна Депрэ, а Муне-Сулли не получит возможности сыграть в трилогии Софокла, так и пропадут гениальные чертежи и рисунки архитектора Луи Сю, уже построившего театр в своем воображении. Не будет новых спектаклей, способных вызвать отклик в душах зрителей, пробудить в человеке душу, заставить его избрать путь искусства – и чудо покинет эту землю. Не жизнь, не благополучие, возможно, даже не любовь, а единственно хрупкое чудо. Можно ли прожить жизнь, ни разу не столкнувшись с неведомым? Можно, многие именно так и живут, но, единожды коснувшись чуда, потерять его навек… немыслимая жестокость.

Да, именно с Парисом Зингером ей уготовано совершать поистине великие дела, а значит, они были обязаны снова сойтись, чтобы больше уже не расставаться.