Аист на крыше

— Все я знал, так получилось, что она сама, идиотка, не знала два месяца, пока ее острый токсикоз при мне не накрыл. Прикинь, сидим мы утром за столом, а ее от запаха яичницы выворачивает. Ну я не дурак, заставил при мне сделать тест. Она божилась, что от меня, а потом анализы сдала, по срокам не совпало. Созналась. Я как обо всем узнал, конечно, видеть ее не мог, вещи собрал и к матери переехал. Думал, убью ее на месте, если встречу. Уже заявление хотел подавать. Потом ее мать позвонила, умоляла приехать, сказала она вены себе перерезать хотела. — посмотрел на собственную руку, — я думаю, это ложь. Слишком любит себя, просто хотела вернуть меня, надавить на жалость — закусил губу до боли, — Но тогда глупее был, мягче. Я как всегда ее спас. От самой себя. Только сам поплатился. Думал смогу ее поменять, семью создать, ребенка полюбить. Мы никому не говорили, никто не знает до сих пор, кроме матери моей.

Приоткрыв рот от удивления, Ника сидела и боялась пошевелиться, казалось, все тело ломит от боли. У нее не было слов, которыми она могла передать свои эмоции. Все настолько смешалось внутри, что требовалось некоторое время на осмысление. Бросив на девушку короткий взгляд, парень понимающе покачал головой.

— Мне тоже удивительно. Эдак меня закрутило — хмыкнул, скрывая блеск карих глаз, — понимаешь, в начале было легко уйти, надо было, порой казалось, надо… Но потом я взял на себя ответственность, отговорив ее от аборта на позднем сроке и все, и не смог бросить, тянул. терпел… А она села на шею, когда родила, стало невыносимо. Я рассказывал тебе, она бросала дочь ради гулянок, а я смотрел нее и понимал, что она совсем никому не нужна… и даже мне — отвел взгляд.

Несколько секунд молчал, словно запихивая внутрь прошлые переживания.

— А Лиза словно ощущала, представь, понимала, что мы не хотели ее. Даже плакала редко. Видела бы ты, как я злился на себя за то, что ничего не ощущаю к ней. А ведь она была малышкой, ей тоже хотелось поцелуев, ласки. Мы оба все делали машинально: купали, пеленали, гуляли. Все время тратили на пустую ругань. Не было любви никакой ни с чьей стороны уже. Тогда мне казалось, я совершил ошибку, уговорив ее оставить ребенка. В очередном скандале я сорвался и ушел. И после недельной попойки, когда тошно было смотреть на самого себя, я вдруг осознал, что поступаю как последний скот.

Ника уже ничего не видела перед собой из пелены слез, застилающих глаза. Даже всхлипывать начала тихонечко, как ребенок. В каждом слове она ощущала теперь этот груз, эту тяжелую ношу ответственности, что он взвалил на себя и нес в одиночку. Хотелось закрыть уши руками и не слышать этих хлестких, отрезвляюших слов о нелюбви к ребенку. Представилась маленькая Лиза, одиноко лежащая в пустой кроватке. "Ей, наверное, было очень страшно и одиноко"- подумала Ника, вытирая опухшие щеки. Конечно. Одиноко. Ведь взамен жизненному опыту, дети наделены немалой долей интуиции, они все чувствуют еще в утробе матери.

— Но ты же любишь сейчас? Ведь так? — спросила, вытирая свернутой кофтой мокрый нос. Ответ был очевиден, но хотелось услышать эти слова. Может, для того, чтобы хоть как-то заткнуть ледяной сквозняк на сердце.

— Люблю. Сейчас да, — облегченно улыбнулся, покрутив сигарету в руках, — ты научила. Этих слов Ника никак не могла ожидать сейчас. Глядя в его глаза, она заметила искорки благодарности.

— Я? — пожала плечами, присаживаясь на пол рядом с ним.

— Да! Ты! — кивнул, вздохнув тяжело, — я много наблюдал за тобой, я все видел и замечал, как ты смотришь на нее, как нежно завязываешь шарф, как трогаешь ложку губами, прежде чем дать ей кашу, как выбираешь глазами камушки на дороге, чтобы увлечь ее в интересную игру. Ты полюбила ее, не смотря на то, что она тебе совсем чужая. Все эти мелочи открыли для меня эти чувства. Я постепенно перестал злиться. Теперь я люблю ее, как родную.

— Влад! — снова растрогавшись, Ника обняла его крепко-крепко. Он вздохнул, положив голову на ее плечо.

— Мм- промычал, улыбаясь.

— Мы что-нибудь придумаем, мы ее не отдадим, ты веришь? — с надеждой заглянула в карие глаза. Коснувшись носом ее виска, он жадно втянул знакомый запах. Когда губы коснулись темных волос, он тихо прошептал:

— Верю!

'Тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит'

Михаил Булгаков, "Мастер и Маргарита"