Айвазовский

Но теперь он их напишет. Обязательно напишет. Он готов к воплощению замыслов, выношенных целой жизнью. Но, прислушиваясь к себе, к звуку, который всегда рождается в нем перед каждой новой картиной и наполняет все его существо, он теперь различает не один всепоглощающий звук. Внутренним зрением он ясно видит, что образ Пушкина слегка отодвигается от него, не уходит, а отходит в сторону и продолжает пристально глядеть на него. Между ним и Пушкиным вздымаются вдруг два водяных вала. И он слышит, как звук, наполняющий его, перерастает в хорал. Глаза Пушкина смотрят на него выжидательно, а потом, когда мощная музыка перекрывает шум волн, Пушкин смеется и машет ему рукой…

Айвазовский чуть не вскрикивает: он теперь все понял! Наконец-то образ моря, тот единственный, к которому он тянулся всю жизнь, явился ему во всей красоте и силе. Явился через Пушкина…

Отныне ему ясно — он не должен стремиться воплотить портретный образ поэта, это ему не под силу; его назначение — воплотить море по-пушкински. Это и будет образ поэта…

В этот же день служитель Петр Дорменко натянул колоссальный холст. На восемьдесят первом году жизни Айвазовский взошел на высокий помост и начал писать картину «Среди волн».

Как обычно, и к этой картине у него не были заготовлены этюды, и писал он ее по вдохновению, верный своему импровизационному методу. Но на самом деле художник десять лет исподволь готовился к ней. В 1889 году он написал свою громадную «Волну». Там вздымаются два ряда волн, между ними глубокая впадина и гибнущий корабль. Через шесть лет он пишет новую «Волну». По-прежнему вздымаются водяные бугры, но нет уже выпадающего из общей композиции корабля, и самый ритм движения волн более естественен. Теперь память воскрешает эти две «Волны». Мог ли он думать, когда писал их, что они явятся лишь этюдами вот к этой новой работе. Как никогда раньше, художник ощущал, что он подошел к холсту, готовый воспроизвести все выношенное, все продуманное. Только в начале работы он на короткое время поддался былым романтическим увлечениям и написал в центре картины лодку с людьми, погибающими среди волн.

Наблюдавшие за его работой внуки Никс и Котик, в один голос закричали:

— Не надо, дедушка! Не надо, чтобы тонули!..

Но он уже сам понимал, что не следует этого делать. Не страх, не ужас должно вызывать его море! Оно ведь существует не для того, чтобы его боялись. И как будто его мысли передались Жанне, а может быть, он так громко разговаривал сам с собой, что она услышала… И вот уже из гостиной донеслось ее пение. Она импровизирует мелодию на стихи Пушкина:

Прощай, свободная стихия!
В последний раз передо мной
Ты катишь волны голубые
И блещешь гордою красой.

Да, да! Вот именно — гордую красу моря он намеревается изобразить… Всю жизнь он любил море, восторгался им. В полную меру познал, что красота делает человека счастливым, сильным, добрым… Все эти мысли сопровождают каждый удар кистью. Вот уже холст разделен на две части: вверху темное грозовое небо, а под ним огромное бушующее море. А вот и центр, в нем, как в воронке, кипит первозданный хаос, из которого вздымаются две волны… И происходит чудо — природа поет гимн рожденным из хаоса волнам, образовавшим два водяных конуса в центре кольца… Луч солнечного света озарил всю картину, а обе вздымающиеся волны освещены изнутри, но еще светлее белая пена между ними… И снова голос Жанны:

Не удалось навек оставить
Мне скучный, неподвижный брег…

Ах ты милая умница моя, Жанна!.. Да, да, не на скучном, неподвижном берегу узришь море во всем его величии и красоте. Пушкин это понимал. И ему это открылось, когда он писал «Черное море». Он поместит и себя и зрителя далеко от скучного берега, отсюда должно наблюдать за разыгравшейся бурей, за всеми ее цветовыми оттенками…

…Он был, о море, твой певец.
Твой образ был на нем означен,
Он духом создан был твоим…

Голос Жанны долетает как бы издалека. Но ведь это так и есть: он далеко и от гостиной и от своей мастерской. Хоть послушная кисть и не прекращает своего бега по холсту, но его дух находится среди волн и любуется кипящим круговоротом прозрачных валов, игрой зеленовато-голубых и сиреневых тонов. Это они звучат аккордом: «Он был, о море, твой певец».

Да, с чистой совестью он принимает этот титул, который давно ему присвоили люди.