Айвазовский

И. Айвазовский»[317].

Итак, по своему обычному адресу — в Феодосии, в собственном доме на набережной, Иван Константинович продолжал работать. За десятилетия у него выработался не только характерный метод работы, но и режим дня, неизменной оставалась расстановка предметов, и даже их цвет. Например, для живописца очень важен цвет стен его студии. Если многие художники предпочитали нейтральные серые или пастельные тона, то у Ивана Айвазовского, как некогда и у его учителя в Академии художеств Воробьёва, стены мастерской были выкрашены в тёмно-красный цвет, на фоне которого тончайшие нюансы серебристых колористических гамм лучше читались. Окна мастерской выходили не на море, как можно было бы ожидать, а в закрытый двор, чтобы живописца ничто не отвлекало от работы, не мешало его воображению, воспроизведению образов на основании зрительной памяти. По той же причине на стенах мастерской отсутствовали картины, не было вообще ничего лишнего. Он, как и прежде, начинал писать полотна обязательно с неба, которое, вслед за учителем Максимом Воробьёвым, называл воздухом. Небесное пространство Иван Константинович всегда писал в один сеанс, даже если холст отличался монументальным размером. Для многих современников оставалось непонятным стремление мариниста быстрее завершить картину, но для Айвазовского объяснение было просто и убедительно. Именно быстрое письмо позволяло передать состояние природы, цельность образа, помогало сохранить ту воздушность красок, которая придавала всей атмосфере картины подлинность звучания, словно останавливала живое мгновение природы для зрителя.

Такой подход к живописной структуре полотна, особенно в период 1880—1890-х годов, приближал искусство феодосийского мариниста к новаторским поискам импрессионистов, а также к пейзажистам московской школы во главе с А. К. Саврасовым и его талантливым ученикам К. А. Коровину и И. И. Левитану. Как правило, ежедневно Иван Айвазовский проводил за работой в мастерской несколько часов, но иногда, если того требовала картина, его живописные сеансы могли продолжаться 12 часов.

Увлекаясь изображением различных состояний природы, разнообразными эффектами марин, он в 1880-е годы всё так же вдохновенно писал морские сражения. Ни один бой, ни одно политическое событие, связанное с морем, Иван Константинович не пропускал, обязательно отражая его в своих полотнах, ставя при этом главной целью воспеть героизм воинов, славу побед и мощь России. По памяти он безошибочно отображал образы русских кораблей. Их величественные силуэты нередко приобретали резкую трактовку, а окружающий пейзаж звучал драматизмом, как, например, в картине «Чесменское сражение» (1886).

Айвазовский не устаёт экспериментировать, что всегда было ему свойственно, применяет нехарактерную для него технику гравюры. В частности, он пробует свои силы, используя в качестве материалов папье-пелле[318], тушь и перо, а также применяет эффект процарапывания. Так создана композиция «Акрополь в Афинах в лунную ночь». Обращаясь к одному из самых узнаваемых образов античной культуры Греции, Акрополю, который во второй половине V века до н. э. являлся политическим и культурным центром древнегреческого государства, художник трактует его профессионально, тонко, но всё же не достигает той поэтичной иллюзорности отображения, той свободы рисунка и убедительности тонального решения, как в живописи. Справедливости ради отметим, что в графике художник работал гораздо реже, но не менее профессионально, чем в живописи, мастерски использовал акварель, гуашь, сепию.

В 1885—1887 годах Иван Константинович ярко проявил себя и на общественном поприще, в том числе предпринял попытку организовать строительство галереи в Ялте. Айвазовский, уточняя свой ближайший выставочный проект в Петербургской академии художеств, сообщает и об этом намерении в письме П. Ф. Исееву:

«12 августа 1885 г.

Глубокоуважаемый Пётр Фёдорович!

Я уже имел удовольствие писать к Вам, что вследствие объявлений в газетах приехали со всех концов России молодые люди, из которых двое ученики нашей Академии. Почти все очень усердно занимаются, в особенности Магдесиев[319] (ученик Академии), написал прекрасные этюды. На будущее лето, судя по письмам, очень многие собираются ко мне. Я сам очень рад, что хоть в старости удалось мне быть полезным настолько, как [если] бы я служил в Вашей Академии.

Теперь я к Вам с просьбой и за советом. По обстоятельствам мне не удаётся самому приехать зимою в Петербург, чтобы устроить выставку свою. Я отправляю свои главные картины с одним молодым человеком (учеником моим), но мне желательно заранее знать, могу ли рассчитывать на помещение в Академии. И так как надо устроить отдельную выставку (по причине нижеизложенной), то можно ли с 15 января по 25 февраля, не помешает ли общая академическая выставка или в случае, если в одно [и то же] время, то нельзя ли всё-таки с отдельною платою.