«Милостивый государь, Алексей Романович!
…Я был дня 4 назад с Лагорио[153]
у г. Айвазовского. Он принял нас благосклонно, угостил своими произведениями досыта и впредь звал. Тогда 2 картины были уже в рамах и готовые к отправлению Государю, из числа их в большой картине „Вид Ревеля“ горизонт так и ушел в бесконечное пространство, а прозрачность-то, прозрачность какая! Жаль, что помешал какой-то капитан I ранга, а то он писал бы при нас. Что и было на другой день, когда Лагорио пришел с Чернецовым к нему. При них он начал и кончил воздух большого объема, а потом, через день, когда Чернецов посетил его, он спрашивает, как вам кажется воздух? „Я в восхищении, Ив. Константинович“. „Да, этот воздух один из лучших моих воздухов, я им доволен“.На той неделе надеюсь и я увидеть эту картину, теперь уже почти конченную. В четверг 12 числа удалось и мне побывать на выставке. Право, так и хочется поговорить о работах Айвазовского. После находившихся при годичном собрании он прибавил еще три картины: большую ночь на море, светлую картину, где показан на первом плане кусочек берега, а на нем женщина и ребенок, балующийся на отмели в воде, потом небольшая испанская ночь. Боже мой, какая ночь! Как сам говорил Ив. Константинович, данными для ней были стихи Пушкина. Они, кажется, в таком роде:
Если не так, то в этом роде.
Все произведения этого великого артиста почти без исключения удивляют меня своим достоинством, а испанская ночь умиляет, переносит в тот благодатный климат.
Я там, я восхищаюсь прозрачностью небесного свода, слышу голос певца и боюсь быть замеченным молодою испанкою, чтоб не прервать ее заветных дум, чтобы не помешать ее счастью. Если Пушкин видит за гробом, то верно уже давно послал Айвазовскому свое спасибо за испанскую ночь. Один умел рассказать, а другой могучею кистью переносит человека из Петербурга в Испанию и доставляет ему удовольствие посмотреть лично на тамошнюю ночь. Кому из них отдать первенство?..»[154]