Айза

— Нет, спасибо! — Аурелия на мгновение замолчала: было ясно, что она собирается с духом, прежде чем высказаться. — Вы должны нас извинить, — продолжила она, — но я считаю, что мы совершили ошибку, приняв ваше предложение. Это место не для нас! Поймите, меня не пугают дикие звери, но дело в том, что одному из моих сыновей уже пришлось убить человека, и я не желаю, чтобы это случилось снова. — Теперь она обратилась к Асдрубалю и Себастьяну: — Мне жаль… Но было бы намного лучше вернуться, пока еще не поздно.

Ее сыновья разочарованно переглянулись. Они готовы были возмутиться, но их опередила Селесте Баэс, которая нарочито резко ее перебила:

— Не говорите глупостей! Куда вы пойдете? Вашей проблемой будут не конокрады: достаточно стрелять им в ноги или поверх головы, стараясь не попасть. — Она повернулась к Айзе: — Ваша проблема — это она, и вы не сможете таскать ее по Венесуэле вечно «беременной». Это суровая страна, где мачо привык забирать себе все, что ему приглянулось, особенно если это женщина. — Селесте попыталась улыбнуться и на какое-то мгновение показалась почти сердечной. — Поверьте мне! — добавила она. — Ваши сыновья подвергнутся большей опасности, защищая сестру за пределами льянос, чем охраняя моих лошадей и коров здесь…

Аурелия не нашлась что на это сказать, потому что явно растерялась и инстинктивно обратилась за советом к Себастьяну, который почти незаметно кивнул.

— Она права, — сказал он. — Ты же видела, что случилось в Каракасе, и мы не можем принуждать Айзу вечно ходить с подушкой на животе. — Он подмигнул сестре. — Успокойся! — прибавил он. — Даже если бы мы и захотели, нипочем не сумели бы попасть в конокрада даже с двухметрового расстояния. Мы никогда никого не убьем, — заключил он.

Похоже, он не вполне убедил мать, однако, судя по всему, у нее не было большого выбора, и она решила сдаться.

— Ладно! — сказала она. — Хоть бы все вышло так, как ты говоришь!

— Выйдет, не бойтесь, — успокоила ее Селесте Баэс. — А теперь все в машину: дорога-то дальняя.

— Извините, если я спрошу, — перебил ее Асдрубаль, вытянув руку и показывая на простиравшуюся перед ними унылую однообразную равнину, покрытую высокой сухой травой. — О какой дороге вы говорите? Я что-то не вижу никакой дороги. Как вы определяете, куда ехать?

Женщина посмотрела на него, и в ее глазах промелькнула веселая искра.

— А скажите-ка, — спросила она, — у вас в море дороги были четко обозначены?

— Нет, конечно, — сконфуженно ответил Асдрубаль.

— Ну, так здесь то же самое. Пока надо двигаться в этом направлении, все время на юг. Мы пересечем каньо[23], затем реку и под конец еще один каньо, который, если я не ошибаюсь в расчетах и память мне не изменяет, должен быть семидесятым каньо. Оттуда — на северо-запад, искать переправу через Гуаритико, если в ней не слишком много воды, а переправившись через Гуаритико, возможно, повстречаем какого-нибудь бакеано[24], который сможет показать нам дорогу до имения.

Они посмотрели на Селесте с изумлением:

— Вы хотите сказать, что не знаете точно, как добраться до собственного имения?

— Просто оно самое маленькое. — Она развела руками, словно давая понять, что это не ее вина. — Я не была там уже несколько лет.

— Так когда же мы туда доберемся?

— Может, завтра. Может, послезавтра. Может, через четыре дня. Не все ли равно? У нас есть запас воды, пищи и бензина на две недели, вам не о чем беспокоиться. В здешних краях важно только, чтобы не полетела ось или мы не ухнули в каньо или в реку.

— А что такое каньо?

— Это как бы река, которая не течет, протоки, где после зимы остается вода, которая за лето постепенно высыхает. Они постоянно изменяются по величине, форме и даже направлению, и из-за этого пейзаж все время меняется, даже оставаясь тем же самым. — По-видимому, Селесте сочла разговор законченным и вскарабкалась на свое место за рулем, захлопнув дверцу. — Не беспокойтесь! — добавила она. — Я всю свою жизнь провела в льянос, больше тридцати раз сбивалась с пути, но пока жива и, думаю, проживу еще долго.

Почти тут же строения Брусуаля и все, что было у них за спиной, исчезло в густом облаке пыли, которое поднял пикап во время езды. На сухой равнине оно было вроде сигнального рожка, который извещал всю округу — невозможно представить, как далеко, — о приближении транспортного средства.

И тут началась сумасшедшая тряска-пляска. Утреннее солнце пекло немилосердно, и чем выше оно поднималось, тем нестерпимее становился зной, а после полудня он и вовсе достиг пятидесяти градусов. Воздух сгустился, в горле пересохло, и каждая пора тела, казалось, пульсировала, словно стремясь вытолкнуть из себя крохотную каплю густого соленого пота.