– Так случилось, что по рекомендации меня направили к епископу Гриди Ликеришу. Тебе это имя ни о чем не говорит; мне тоже не говорило. Но оказалось, что этот дядечка отвечает за вопросы веры в королевском дворце и «пасет» все сливки столичного общества. Очень влиятельный тип, претендент на место архиепископа. Так вот, у Ликериша была одна беда: кто-то воровал из его церковной казны. Звучит несерьезно? Ох, Найт, поверь: страна средних размеров могла бы прожить на эту казну год-другой. Растрату заметили священники, начались толки, и мои клиенты буквально сосватали меня Ликеришу как человека, который Обязательно Найдет Виноватого. Я и нашел.
Ладислава склонила голову набок, слушая, и Берти поморщился:
– Это оказался сам епископ… Я рассказал об этом его дочери, Линде. Мы с ней, ну…
– Любили друг друга? – Найт внимательно посмотрела на тот карман, где Берти хранил часы.
Сыщик усмехнулся.
– Мы были достаточно близки, – дипломатично объяснил Голден-Халла. – В общем, я сказал Линде, Линда сказала отцу, отец попробовал избавиться от меня в подвалах инквизиции, – рука сыщика невольно потянулась к шраму на шее. – А потом сменил гнев на условную милость.
– Значит, Линда вас любила. А вы ее нет, – непостижимо вывела Найт.
Берти удивился ее прозорливости, но комментировать не стал.
Он продолжил:
– Мою репутацию растоптали, а Третья Канцелярия (Ликериш исповедовал ее ой-сколь-греховное начальство) выпустила приказ о том, что я – опасный еретик, экстремист, призывающий к перемене духовной власти, и мне отныне запрещено находиться на территории материкового Асерина. Все мои друзья мгновенно забыли мое имя. Удобнейшая амнезия! Зато мне написала леди Элайяна – она услышала о моей ситуации (наш ректор держит ухо востро, если ты понимаешь, о чем я) – и предложила поработать тут. Авось что-нибудь изменится.
– Например?
– Например, Ликериш вконец обнаглеет, впадет в немилость, и все его действия будут с позором аннулированы. – Берти пожал плечами. – Либо я дистанционно смогу обаять кого-то более могущественного, чем он…
– А вы хотите вернуться на материк?
– Очень, – признался сыщик. – Мне душно на Этерне.
– А мне тут нравится. – Ладислава оглянулась на седое, тяжелое море, спящее будто под черным пуховым одеялом. – Я поэтому выбрала остров на оставшиеся полгода… Жмых, вы простите, что я опять о своем, – спохватилась она. – Просто здесь только вы знаете мою тайну, вот и хочется говорить.
– Говори, Лади. Конечно, говори, – серьезно кивнул Голден-Халла и как можно тише сглотнул ком, вставший поперек горла. – Может, я какие-то зацепки нащупаю.
И она говорила.
И он слушал.
Шли часы.
Рассвет на Этерне практически ничем не отличался от ночи – из-за толщи глухих, слеповатых туч. Пробило уже пять утра, когда Голден-Халла проводил девушку до дверей академии.
– Спасибо вам.
– Я еще ничего не сделал.
– Вы выслушали. Это спасает. Правда.
Сыщик подмигнул:
– Я занесу тебе ловкучее зелье после Долгой Ночи. И да – порвите там нас с коллегами! Я в вас верю.
– Я в вас тоже, – улыбнулась Найт.
Замотанная в шаль фигурка скрылась за дверьми, и Берти, мигом помрачнев, опустив голову и ссутулившись, двинулся дальше.
Тяжелая мрачная сущность смерти давила на него, обнимая сзади, вылизывала ухо острым языком.
Удивительно, насколько часто может думать о смерти человек, который со стороны кажется воплощением оптимизма.
Проходя Фонтанный Двор, сыщик увидел, что у Моргана горит свет.
До Берти в его далеком озерном коттедже не дошли слухи о болезни доктора Гарвуса. Последние дни сыщик сидел у себя, читая, рисуя, музицируя один и с птицей иррин, придумывая программы семинаров.
Преимущественно музицируя, да. Он действительно хотел разучить колдовскую песню птицы: это была интересная задача. И, кажется, ему уже почти удалось.
Сейчас же Берти в задумчивой нерешительности остановился возле Пряничного домика.