Академия Князева

Минуту назад был в зале человек, который украдкой, но заинтересованно следил за их диалогом – Дмитрий Дмитрич Пташнюк. Он даже привстал, как болельщик на трибуне, когда Жарыгин пустил в ход руки. Когда же вмешались посторонние, на лице Дмитрия Дмитрича промелькнула разочарованность, и он отвернулся. Банкет потерял для него интерес, напиваться он предпочитал в очень тесной компании – наедине с бутылкой.

Когда Дмитрию Дмитричу бывало грустно, он потихоньку мурлыкал себе под нос – «спивав», и вспоминалось ему горячее степное солнце, шерстистые стебли подсолнухов, шалашик на краю огорода и певучий мамин голос: «Димко-о, Андрийко-о! Исты-ы!» Вспоминался скрипучий колодезный журавль, белая мазанка под камышовой крышей, высокие огненные мальвы… Где та хата, те мальвы? Где кости того Андрийки, любого братика? В один год братов призвали и в один день, а доля каждому вышла своя. Андрийко пал смертью храбрых в сырых кубанских плавнях, а Дмитрий из-за плоскостопия угодил в обоз, там и провоевал всю войну. Пули и осколки его обходили, но и награды тоже: так с единственной медалькой «За победу над Германией» он в сорок пятом и демобилизовался. Обозная жизнь отучила его от хлебопашества, родное село было вконец разорено, и Дмитрий Дмитрич подался искать счастья-доли в иных краях. Бывшего фронтовика взяли кладовщиком на макаронную фабрику, что голодному послевоенному времени расценивалось как подарок судьбы. Спустя четыре года ему удалось перекочевать на мясокомбинат, потом в ОРС, а там завбазой, прожженный ворюга, подвел его под недостачу, и получил Дмитрий Дмитрич срок.

Из заключения он вышел поумневший и злой. Иметь дело с материальными ценностями у него отбили охоту, надо было прибиваться к чему-то серьезному, выбирать свою линию жизни и идти по ней вперед и выше. Приглядываясь, примеряя себя и свое «неполное среднее» к разным профессиям и должностям, достиг он Восточной Сибири.

Николай Васильевич начальствовал тогда в небольшой разведочной партии, в поселке, через который пролегали пути на Север и обратно, так что недостатка в рабсиле не было. В кадрах Дмитрию Дмитричу так и сказали. А ему уж деваться было некуда, без работы он больше существовать не мог. Пошел он прямо к начальнику партии, стал посреди кабинета, руки за спину и, глядя на чистого, румяного, с ранней лысинкой человека за письменным столом, убедительно сказал: «Возьмите на работу. Не пожалеете».

Николай Васильевич партию принял недавно, чувствовал себя не очень уверенно, конфликтовал, и ему всюду мерещились враги. Но этот черноликий взъерошенный бродяга с голодными глазами, который беспардонно ввалился к нему в кабинет, странным образом заинтересовал его. Не столько с участием, сколько любопытствуя, Николай Васильевич спросил, что он умеет делать. «А все, что надо, – сказал Дмитрий Дмитрич, – Шоферить можу, слесарить, плотничать, стряпать можу, печку сложить, хлеб испекти… Командовать можу…»

«Надо говорить – «могу», – поправил Арсентьев и принял его на должность коменданта общежития. Николай Васильевич давно хотел найти верного человека, который бы все умел.

Дмитрий Дмитрич по натуре своей не был летуном, его очень даже устраивала работа хозяйственника, поэтому он удвоил служебное рвение, чтобы стать для Арсентьева необходимым и единственным. Два года Арсентьев к нему приглядывался, как осторожный жених к невесте, затем решился-таки и сделал своим заместителем.

Он передоверил Дмитрию Дмитричу все общение с личным составом, сам же руководил из-за письменного стола, соблюдая необходимую дистанцию, и если Дмитрий Дмитрич зарывался или ошибался – с удовольствием играл роль верховного судьи.

А Дмитрий Дмитрич, став правой рукой Арсентьева, продвигался с ним вместе по служебной лестнице, отставая лишь на ступеньку. Ширились деловые связи Дмитрия Дмитрича, умножался опыт. Теперь никто уж не рискнул бы подписывать у него заявку на спирт «для протирания оптической оси теодолита». Плавсредства, автотранспорт, буровые агрегаты, снаряжение поисковых партий, мастерские, кондвор – все это требовало неусыпного внимания, все это было хозяйством, а мужицкая закваска не позволяла ему быть плохим хозяином. Арсентьеву оставалось только распоряжаться финансами и осуществлять общее руководство, что, как известно, при хорошем заме большого труда не составляет.

Так и тянул Дмитрий Дмитрич свою лямку: отрабатывал сперва долг благодарности, потом право на автономию. Дело в том, что еще до перевода в Туранскую экспедицию Дмитрий Дмитрич почувствовал усталость. Захотелось и ему на склоне лет поруководить через заместителя. На крупное хозяйство он претендовать не мог, образование не пускало, а средняя разведочная партия – самое то, и оклад не меньше. Арсентьев обещал, но очень туманно; ясно было, что по доброй воле он Дмитрия Дмитрича на самостоятельный баланс не отпустит. И копилась, копилась у Дмитрия Дмитрича неприязнь к патрону, к тому, как тот ловко устроился в жизни.