Академия Князева

В конторе царила тихая сумятица. Приезд комиссии, болезнь Арсентьева – каждое из этих событий само по себе заслуживало живейшего внимания сотрудников, каждое имело право стать новой точкой отсчета в хронике экспедиции, а тут – оба одновременно, в один день и даже в один час. Было отчего прийти в растерянность.

Что касается состояния здоровья Арсентьева, точнее, состояния его нездоровья, то сотрудники через каждые полчаса звонили в больницу, предлагали свои услуги для круглосуточного дежурства у постели Николая Васильевича, женщины мигом организовали передачу и понесли было, но врач всех вытолкал за дверь: «С ума сошли? Ему не то что разговаривать – пальцем пошевелить нельзя!» А какая-то слишком уж сердобольная бабенка даже упрек высказала, имея в виду Князева и иже с ним: «Ну вот, довели человека до инфаркта…» В экспедиции словно забыли, кто сколько натерпелся от Арсентьева.

С другой же стороны, внезапность приезда комиссии, напротив, вольно или невольно вызывала в памяти все действия и высказывания Арсентьева за последнее время (о, если бы наши начальники знали, как долго помнят и как тщательно истолковывают их подчиненные каждое слово, оброненное ими случайно, в реплике, мимоходом; не с трибуны, не из-за письменного стола, а именно так, мимоходом…) и будоражила давние сомнения, что «что-то у нас, братцы, не таé…» Да, раз пожаловала такая авторитетная комиссия, то что-то действительно «не таé».

Терялись в догадках, по какому поводу комиссия пожаловала. Те обрывочные фразы, которые Фира Семеновна уловила из-за приоткрытой двери и сразу же сделала достоянием «общественности», никакого света не проливали: речь шла в одном случае о тонно-километрах, в другом – о теории вероятности. Таинственность, окружавшая членов комиссии, усугублялась еще и тем, что в лицо их толком не успели разглядеть, пока они шли по коридору. И никто в экспедиции – ни радетели Князева, ни он сам – не знал еще, что счастливая находка Артюхи, давшая тот единственный и неоспоримый факт, которого так недоставало Переверцеву, письмо постояльцев фрау Фелингер, адресованное секретарю парткома управления, – эти два усилия порознь, может быть, оказались бы и недостаточными, чтобы стронуть с места и привести во вращение тяжелый маховик машины справедливости. А объединенные во времени, одинаково направленные, они произвели необходимый толчок.

Происходило все в такой последовательности. В половине второго, когда большая часть сотрудников еще не вернулась с обеда, члены комиссии в сопровождении Хандорина проследовали в кабинет Арсентьева. Минутой спустя туда же проследовал Нургис, и. о. главного геолога, ставший теперь к тому еще и врио начальника экспедиции; несколькими минутами позже – секретарь парторганизации Филимонов. Вскоре у них в кабинете и начался разговор о тонно-километрах и теории вероятности, а еще через минуту Хандорину что-то понадобилось в приемной, и он едва не пришиб дверью Фиру Семеновну…

Часом раньше прилетел из Курейки Дмитрий Дмитрич Пташнюк. Узнав о новостях этого утра, он заскочил домой, переоделся и помчался на базу. Из мехцеха он позвонил Хандорину и спросил, не нужно ли его присутствие. Хандорин зашел в кабинет, вышел оттуда и ответил, что пока не нужно, но пусть он будет на месте. Дмитрий Дмитрич обещал тотчас же приехать.

Так выглядело положение дел к 14 часам первого дня работы комиссии.

Павловский и Гаев сидели по обеим сторонам приставного столика, Филимонов и Нургис – у стены, через стул друг от друга. Место Арсентьева за письменным столом пустовало.

– …Таким образом, – негромко говорил Павловский, обращаясь к Филимонову и Нургису, – нас хотят уверить, что снимки украдены с целью подсидеть Князева. Письмо, подписанное его сотрудниками, слишком эмоционально и бездоказательно, чтобы служить достаточным основанием для такого вывода, зато рапорт товарища Артюхи весьма и весьма убедителен. Теперь хотелось бы услышать ваше мнение на этот счет, Людвиг Арнольдович?..

– Видимо, так оно и было, – сказал Нургис. Глуховатый Филимонов, который слушал тихий голос Павловского очень напряженно, тоже кивнул.

– Других мотивов или причин исчезновения снимков вы не предполагаете?

Ни Нургис, ни Филимонов других причин не предполагали.

– Скажите, а в экспедиции на этот счет высказывались какие-нибудь суждения? Какие именно?

Нургис посмотрел на Филимонова, и тот ответил:

– Суждения такие высказывались, что между Князевым и Арсентьевым с самого начала были ненормальные отношения, нездоровые. Вот и получилось…

– Что получилось?

– Вот и пропали снимки. И Князев на них погорел…

– А если бы Князев в тот день не оставил бы дверь камералки неопечатанной и снимки не пропали бы, что тогда? – спросил Гаев. – Все равно, рано или поздно погорел бы?

– Наверное, – простодушно сказал Филимонов. – Рано или поздно, но Арсентьев бы его допек…

Павловский, будучи председателем комиссии, не должен был прежде времени высказывать свое отношение к тем или иным фактам, иначе люди, которым он задавал вопросы, могли бы отвечать ему в угоду. Но тут он не стал сдерживаться.