Академия Князева

Вот когда только открылась Дмитрию Дмитричу цель приезда комиссии, вот что ее, оказывается, интересовало! Дмитрий Дмитрич сразу поймал на себе взгляды пяти пар глаз, острые взгляды, прицельные… Но он был опытным бойцом, и кожа у него была толстая, и краснеть он да-авно разучился.

– С Князевым? Это которого Николай Васильич в техники перевел? Ей-богу, не знаю, с чего у них началось. Мне своих конфликтов хватает.

– Поговорим о том, чем кончилось. Кто, по-вашему, украл из камералки Князева аэрофотоснимки?

Дмитрий Дмитрич развел руками:

– Спросите шо-нибудь полегче…

– Значит, не знаете?

– Без понятия.

– Николай Васильевич вам на этот счет никаких указаний не давал?

– Какие указания, товарищи дорогие? Меня полмесяца здесь не было!

– Когда пропали снимки, вы были, кстати сказать. Ну, хорошо. В квартире вы один живете?

– Один.

– Гости, посетители, вообще посторонние у вас часто бывают?

– Бывают, а в чем дело? Я вас шо-то не пойму…

– Сейчас поймете. На время отсутствия вы кому-нибудь ключ оставляли?

– Оставлял. Завхозу. Наказал, чтоб печь протапливал.

Павловский выложил на середину столика папку Артюхи, достал нз нее целлофановый пакетик и показал издали Пташнюку.

– Вот здесь обгоревшие обрывки аэрофотоснимков – тех, что исчезли из камералки Князева. Уборщица нашла их в поддувале вашей печки, среди золы, на другой день после вашего отъезда. Как вы это объясните?

– Какие обрывки, какая уборщица? Здесь шо-то не то, не то… Не тому дело шьете, дорогие начальники… – Говоря это, Пташнюк приблизился к столику, протянул ручищу. – Дайте-ка глянуть.

Павловский поднес пакетик к глазам Пташнюка, но в руки не дал. Однако Пташнюку и не надо было ничего смотреть, он сразу понял, что влип, влип, как никогда, и сейчас тянул время, обдумывал, как повести себя дальше.

– Узнали? – спросил Гаев. – Те самые?

– Ничего не знаю, – с каменным лицом сказал Пташнюк и вернулся на место, сел – независимо, нога на ногу. – Меня не было дома, мало ли кто мне шо мог подкинуть. С больной головы на здоровую? Не надо меня в эту канитель впутывать, я тут ни при чем. Чего надумали! Арсентьева довели до инфаркта, теперь взялись за Дмитрия Дмитрича? Дмитрий Дмитрич вам – не подарок, не-ет!

Столько в его голосе было обиды и искреннего негодования, что Филимонов обеспокоенно взглянул на своих сотрудников, на членов комиссии: кажется, перегнули, товарищи, катим бочку на невиновного…

– Погодите! – сказал Гаев. Он обращался к Пташнюку, но избегал как-либо называть его. – На этих клочках есть отпечатки пальцев. Ваших, надо полагать. Доказать это сможет любой эксперт-криминалист. Но для этого нам придется передать это, – он поднял за уголок целлофановый пакетик, – передать это следственным органам. Они тут же заведут на вас уголовное дело. К тому времени и Николай Васильевич Арсентьев, будем надеяться, поправится настолько, что сможет давать показания. Не думаю, что он станет вас выгораживать. Но и без его показаний у правосудия будет достаточно улик, чтобы упрятать вас за решетку. Так вот, выбирайте: либо вы честно во всем сейчас признаетесь, либо мы сегодня же приглашаем следователя. Ну?

Пташнюк сидел все так же, нога на ногу, но в позе его уже была натянутость, лицо – напряжено, взгляд устремлен прямо перед собой в пространство. Он молчал, раздумывая над словами Гаева, и молчание это само по себе уже свидетельствовало против него.

«Зачем этот торг? – думал Нургис. – Зачем вытягивать у этого прохвоста признание? Передать материал следственным органам -и делу конец… Нет, но какой мерзавец! Я сразу к нему с недоверием отнесся…»

«Неужели и вправду он? – думал Филимонов. – Гад, своим пакостить?! Да случись такое в поле – я бы первый его в шурф спустил…»

«Смотри, смотри! – говорил себе Артюха. – Смотри, какого волчину помог затравить… Вот и сподобился послужить правде-матушке и, даст бог, еще сподоблюсь…»

«Давай раскалывайся, – мысленно обращался к Пташнюку Гаев. – Давай не тяни резину. Теперь все равно вашей с Арсентьевым доброй репутации – конец. До суда мы, пожалуй, доводить не будем, бросать тень на коллектив, но вам – конец. Арсентьева куда-нибудь инженериком, а тебя даже завхозом на сезон не возьмут…»

«Еще один… – сумрачно думал Павловский. Толковый хозяйственник – и бесчестный, низкий человек. У нас таких монстров давно вывели, а на Севере еще встречаются… Почему так поздно их распознаем? Почему допускаем к власти, даже малой? А может быть, это власть их развращает? Бесконтрольность? Попустительство? Направляем, проверяем, воспитываем, и все же они еще есть. Но их не должно быть, совсем не должно быть! Власть имущий подлец – это идейный враг, он подрывает веру и в справедливость, и в высокие идеалы…»

– Давайте, давайте, – сказал Гаев. – Раскалывайтесь.

Пташнюк огляделся с внезапной усмешкой, будто анекдот приготовился рассказывать, но выпуклые нагловатые глаза его блеснули недобро, настороженно. Он тут же пригасил этот блеск и заговорил с деланной несерьезной сокрушенностью, будто рассказывал о забавной своей оплошности.