Академия Князева

Глаза его не сверкали, как молнии, а лучились доброжелательностью, он весь ею лучился. Подошел, присел на краешек Валиного стола, оглядел с приятной полуулыбкой комнату, будто был здесь впервые, покачал носком добротного коричневого полуботинка.

– Трудимся, значит?

Заблоцкий оставил этот вопрос без внимания, сосредоточенно вводил в микроскоп кварцевую пластинку и следил, как изменяется окраска минералов. Коньков, однако, и не ожидал ответа.

– Ты знаешь, Алексей, если бы мы находились в капстране и я был бы твоим шефом, я бы немедленно уволил тебя, застав за таким занятием. Немедленно.

Не отрываясь от микроскопа, Заблоцкий все же чуть шевельнулся, давая тем самым понять, что хоть и занят, но слушает.

– Хочешь знать, почему? – продолжал Коньков. – Изволь. Потому, что ты занимаешься неквалифицированным трудом, тратишь время и силы на работу, которую с таким же успехом может выполнить рядовой инженер.

– Но я и есть рядовой инженер, – сдержанно сказал Заблоцкий; единственное его спасение – холодная сдержанность, иначе Конькова не вытурить.

– В данном случае я имею в виду не должность, а квалификацию. Петрограф твоего класса мог бы найти себе занятие поинтересней.

– А мне, может, это интересно, – сказал Заблоцкий, выводя на крест нитей нужное зерно. – Может, это мое хобби… У вас есть хобби, Василий Петрович?

– Хобби не должно быть связано с работой, дорогуша. А если связано, – значит, уже не хобби.

– А у меня вот связано. Мое хобби – моя работа. Я горю на работе, разве не заметно? Жареным пахнет – чувствуете? Это я горю на медленном огне науки. Я тире передовик. Мне Зоя Ивановна медаль обещает за мое рвение.

Коньков смиренно выслушал эту тираду, и когда Заблоцкий снова уткнулся в микроскоп, сказал:

– Алексей, а я ведь к тебе не просто так. Как ты выражаешься, я тире по делу. Можешь мне уделить пять минут?

– Как вы выражаетесь, извольте, – Заблоцкий поставил микроскоп вертикально, достал из кармана мятую «Шипку».

– У меня «БТ». – Коньков протянул пачку дорогих сигарет.

– Спасибо, я тире свои.

Коньков протянул Заблоцкому газовую зажигалку со свистящим узким язычком голубого пламени, прикурил сам, почти не затягиваясь, усмешливо спросил:

– Зоя Ивановна тебя не наругает?

– Я скажу, что это вы накурили… Так в чем дело, Василий Петрович?

Козе понятно, что дело, с которым пришел Коньков, сведется к просьбе и что это будет за просьба – тоже понятно. И Заблоцкий с любопытством и некоей долей злорадства уставился Конькову в лицо: с какой миной он будет просить, как воспримет отказ. Но не заметил он на дородном лице Василия Петровича ни тени смущения, ни намека на заискивание, предложение свое тот изложил просто, конкретно и уважительно – деловой человек обращается к деловому человеку. А суть заключалась в следующем: Заблоцкий в нерабочее время (или в рабочее, если удастся) делает для темы Конькова несколько серий микрофотографий, а за это сотрудница Конькова, инженер-петрограф, производит для Заблоцкого измерения на Федоровском столике.

Прозвучало это настолько неожиданно, что Заблоцкому впору было изучать перед зеркалом выражение собственной физиономии. Черт возьми, нежданно-негаданно он делается нужным работником! Он мастер, он необходим. К нему очередь, и он сам устанавливает ее законы. Перед ним заискивают, ему предлагают услугу за услугу. Впервые в жизни он принят в могущественный клан, девиз которого: «Вы – нам, мы – вам». До сих пор к нему относилась только первая часть этой формулы… Ну-ка, старина, не продешеви!

– Давайте уточним, – сказал Заблоцкий, напуская на себя небрежность, – сколько вам нужно снимков?

Коньков, вероятно, был готов к тому, что Заблоцкий сразу откажет, и поэтому откровенно обрадовался.

– Не так много. Около сотни всего лишь. Для такого аса…

– Шлифы, аншлифы?

– И то и другое. Больше шлифов.

– Ясно. А кого вы посадите за столик Федорова?

– Карлович, кого же еще…

Дама эта отличалась добросовестностью и аккуратностью – качества, незаменимые для рядовых науки и для всяких рядовых. Заблоцкий знал, что замерам Карлович можно верить.

– А она согласится?

– Мы не будем ее спрашивать, – тонко улыбнулся Коньков. – Пусть думает, что работает на меня, как ей и положено.

Ну, что ж, прикидывал Заблоцкий, смех смехом, но в этом что-то есть. Столик Федорова – не бог весть какая радость, тем более, когда замеров не десять и не двадцать, и даже не сотня. Микрофото куда интересней, даже сравнивать нечего. Пожалуй, есть смысл…

Заблоцкий помолчал, раздавил окурок на спичечной коробке и бросил в корзину для бумаг. Сдул со стола пепел, фукая, как Анна Макаровна, и только тогда сказал деловито:

– Ваше предложение, Василий Петрович, не лишено интереса, и я мог бы его принять, но меня смущают два обстоятельства. Во-первых, как мы все это с вами оформим? Легально, подпольно? Документально или устно? Как вы это себе мыслите? И во-вторых, как будем рассчитываться? Так сказать, поштучно или повременно?

В конце фразы Заблоцкий выразился недостаточно четко, однако Коньков его понял с полуслова – видно, и сам над этим задумывался.