Академия Князева

– У меня тоже так было, а потом ничего, перерос. Говорят, весной любовное томление испытывают, а я – ни сном, ни духом. У меня свое томление. Я, Леша, сколько лет на Севере проработал, ни одной весны дома не провел. Всегда заброской занимался, устройством полевых баз… После войны сразу, я тогда совсем еще пацаном был, на оленях все перевозили, вьюками, караваны водили по сто, по двести голов. Потом самолетики в геологии появились; такое, помню, облегчение испытали. В полевой геологии транспортировка всегда была узким местом. А сейчас что не жить – вездеходы, вертолеты. Э-эх, с ружьишком бы по насту куропаток погонять! Черт его знает, как оно устроено: там был, казалось – край света, ссылка, жизнь мимо проходит; здесь – только и радости, что телевизор, да фрукты подешевле. Так зато там я человеком был…

– Наверное, Петрович, дело не в географии, а в нас самих. И весна, опять же, влияет.

– Само собой. Но меня такие мысли посещали и летом, и осенью. Зимой, правда, я спокоен и всем доволен. Как вспомню, сколько я за свою жизнь намерзся, сколько снега перекидал, откапывая дверь, сколько дров переколол и воды от водовозки перетаскал…

– Городскую квартиру ты мог и в Магадане получить.

– Не принято, Леша. Дают льготы – пользуйся.

Кооператив в любом городе европейской части страны, кроме столиц и курортных зон.

– Ну, тогда не жалуйся, – засмеялся Заблоцкий.

– Понимаешь, Леша, мне бы так устроить свою жизнь, чтоб зимой – здесь, а весной и летом – там…

– Это тебе в Москву надо. В Академию наук, или во ВСЕГЕИ, или в аэрогеологический трест. А здесь, брат, Сибирью не занимаются.

– То-то и оно…

Легко давать советы, думал Заблоцкий, возвращаясь на работу. ВСЕГЕИ, НИГРИ, ВАГТ, Ленинградский НИИГА… Что может быть лучше для геолога? В мае – июне уезжаешь на полевые работы, и после городской сутолоки бивуачная жизнь тебе только на пользу. А в сентябре – октябре, укрепив мышцы и провентилировав легкие, возвращаешься домой и вкушаешь все блага цивилизации. Как известно, смена впечатлений – лучший отдых нервным клеткам…

А весной в тайге, наверное, действительно здорово.

Заблоцкий попытался представить себе это, воображение подсказывало: слепящее солнце, ноздреватый, но все же белый снег, деревья… Цельной картины, однако, не получилось – не приходилось ему бывать весной ни в тайге, ни в обычном лесу, только в городском парке. Но поздней осенью… На косогоре, на самом его верху, дощатый домишко конторы пристани, на крыше, на фоне неба, большие буквы: ТУРАНСК. Белый берег, и черная густая вода, и большой белый теплоход, кажущийся тоже частью берега, и скользкая крупная галька. Запах реки, запах мокрого снега, складской запах новой, крытой черным сатином телогрейки, которую подарил на прощание Князев…

Прозвенел колокол громкого боя, попрощались и разошлись по домам сотрудники, Заблоцкий остался один и заступил на вторую смену. Но сегодня он решил отдохнуть от микрофотографии. Перед ним лежала заветная тетрадка с замерами Генриетты Викентьевны. Замеров еще маловато, чуть больше половины, но все равно что-то должно обрисоваться, какая-то концепция.

Что же интересовало Заблоцкого, над чем ему предстояло поломать голову?

Несколько лет он собирал материал по двум небольшим по площади куполовидным структурам, сложенным одинаковыми породами и даже расположенными неподалеку друг от друга. Разница меж ними заключалась в том, что один купол содержал обильную рудную минерализацию, а другой был совершенно безрудным. Предстояло выяснить, почему так?

Ответ на этот вопрос помог бы установить для данной минерализации поисковый критерий: то, без чего геологическая служба – как следователь без улик.

Химические и спектральные анализы, массовые замеры трещиноватости, магнитные и радиометрические измерения, теперь вот точный состав главных породообразующих минералов… Все это у него в наличии. Нет только идеи, которая свела бы воедино все эти разрозненные данные, сфокусировала бы их в ослепительную точку. Нет и не было.

Были смутные предположения, догадки, все вокруг да около. Он делился своими сомнениями с шефом, тот успокаивал: «Работайте, накапливайте, сопоставляйте. Были бы факты, идея приложится». Может, он был и прав, шеф, но чаще бывало наоборот. Сплошь и рядом исследователи втискивали факты в прокрустово ложе идеи, и в оправдание этому разработана целая теория ошибок, случайных замеров, которые заметно отклоняются от основной массы и которыми поэтому можно пренебречь. Впрочем, это закономерно. Даже при подсчете очков в спортивных состязаниях крайние оценки судей, самая высокая и самая низкая, исключаются как случайные…

Итак, что же первично – факт или идея?

Как это удобно и безопасно – принять устоявшуюся, апробированную на всех уровнях концепцию и подстраиваться под нее. Никто тебя не посмеет упрекнуть, потому что факты, которыми ты оперируешь, – новые, и лишний раз подтверждают ее незыблемость и универсальность.

А что же Заблоцкий? Молодежный гонор не позволял ему двигаться общим проторенным путем, он свернул на целину и тотчас увяз.