Академия Князева

…И этот вечер, и еще несколько вечеров Заблоцкий потратит на то, чтобы обработать замеры и разнести их по таблицам и диаграммам. Все это время он будет нарочно задавливать в себе творческую мысль, ибо черновая, подготовительная работа требует одного – аккуратности. Он будет уповать на то, что длительный перерыв дал ему возможность отдохнуть, отойти от диссертейшн, взглянуть на нее отстраненно, иным взглядом и увидеть глубины и дали, не замеченные прежде. И когда наконец первый этап подготовительной работы останется позади, все данные свяжутся воедино и можно будет начинать думать, он обнаружит, что мысли его растекаются, он будто читает неинтересную книгу, и по нескольку раз пробегает глазами одну и ту же строчку, не в силах сосредоточиться, будто вату жует. И мыслительный процесс, к которому он так долго готовился, в этот раз не доставит ему прежнего удовольствия.

Пребывая в дурном расположении духа, Заблоцкий старался пореже встречаться со знакомыми, поменьше разговаривать. Единственное, чего он хотел от окружающих, чтобы его оставили в покое; те же, кто пытался проникнуть сквозь пелену его хандры, нарывались на дерзость и отходили обиженные.

Когда его позвали к телефону и с ехидцей сообщили: «Приятный женский голос…» – он сразу подумал о Жанне, вспомнил, что так и не позвонил ей, и испытал досаду оттого, что сейчас придется давать какие-то объяснения. «Извини, но было не до тебя», – скажет ей он с грубоватой прямотой и отобьет охоту звонить еще когда-нибудь.

– Алик, здравствуй, это я, Жанна. – Голосок вкрадчивый, кокетливо-виноватый. – Извини, что побеспокоила, ты, наверное, очень занят…

Пауза, ждет, что он скажет.

– Ну-ну, я слушаю.

– Ты не смог бы сегодня вечером составить мне компанию? Взяла билет на подругу, она заболела, а я одна боюсь возвращаться…

– В кино, что ли? Но ты же не одна… – сказал оаблоцкий, избегая употреблять при посторонних слово «муж», и Жанна с женской проницательностью все поняла.

– Не в кино, а на концерт симфонического оркестра с участием… – Она назвала фамилию известного виолончелиста и известной певицы. – Муж на такие мероприятия не ходит.

– Почему ты решила, что я хожу?

– Ну, Алик, ты всегда у нас был развитой и разносторонний. И потом – знаешь, как трудно было с билетами? Я, конечно, могу и одна сходить, но жалко второй билет продавать, честное слово! Пойдем, тебе понравится. Это же первоклассная певица, народная артистка, солистка Большого театра. Событие в культурной жизни нашего города.

– Где это будет?

– В концертном зале, как обычно. Начало в семь тридцать. Ну? Уговорила?

– Давай так, – сказал Заблоцкий, чтоб отвязаться: – Жди у входа. Если в половине восьмого меня не будет, продавай билет.

Вначале, сразу после разговора, он решил, что никуда не пойдет. Бессовестно портить Жанне своей хандрой вечер, и вообще у него нет выходного костюма, нет времени и, главное, нет желания. Музыку он любил только под настроение, причем минорную. Впрочем, большинство великих музыкальных творений написано именно в миноре, как и большинство великих книг и великих полотен. Гнев, скорбь, тоска неразделенной любви, горечь утрат – вот источники истинного вдохновения, и светлая печаль более приличествует искусству, нежели безудержные восторги.

А потом Заблоцкий вспомнил приподнятую и вместе с тем чинную атмосферу, царящую на этих концертах, вспомнил собирающуюся там публику – старушек с кружевными воротничками и оборками на старомодных платьях, девушек и молодых женщин с живыми тонкими лицами, интеллигентного вида юношей, сопровождающих этих девушек, а иногда и этих старушек, тонкий запах духов и пудры, волнующий разнобой настраиваемых инструментов, разлетающиеся фалды фрака дирижера…

Может, пойти? Отвлечься, стряхнуть пыль с ушей, приобщиться и воспарить… И Заблоцкий засобирался домой гладить брюки.

День заметно прибыл, кончилось то унылое, сонное время, когда идешь на работу – темно, возвращаешься – тоже темно. На улицах было людно, и даже подсохшая голая земля на бульварах и в скверах воспринималась как законная примета близкой весны. У входа в концертный зал толпился народ, лишние билеты спрашивали за квартал. Издалека была видна огромная афиша с именами певицы и виолончелиста. А ведь в самом деле – событие, подумал Заболоцкий. Не часто нас балуют такие знаменитости.

Жанна увидела его издалека и, просияв, замахала рукой. На ней было светлое пальто, вязаная шапочка и сапоги-чулки, последний крик моды, яркое и смуглое лицо ее не нуждалось в косметике, на нее оглядывались. Она взяла Заблоцкого под руку и повлекла ко входу, а он был смущен своим затрапезным пальтишком, туфлями со сбитыми каблуками и, особенно, тем обстоятельством, что идет под руку с чужой женой.

Раздевалась Жанна в туалете и вышла оттуда в длинном платье, опять-таки привлекая всеобщее внимание. Когда Заблоцкий сдал в гардероб пальто, она снова взяла его под руку, глянула умело подведенными глазами (на каблуках она была одного роста с ним) и засмеялась:

– Алька, у тебя вид, будто ты курицу украл.

– Ну, если курица – это ты…