Академия Князева

Известие о том, что часть горняков вольется в его отряд, Афонин воспринял без энтузиазма, но и не протестовал. Голубые глаза его не изменили своего выражения и тогда, когда Князев рассказал про Жарыгина. «Не все коту масленица», – поддакнул он. Но когда речь зашла о Заблоцком, Афонин оживился.

– Странный он какой-то. То анекдоты весь вечер травит, мы за животы держимся, то вдруг скиснет, уйдет на речку, сидит камушки швыряет… Привез сигареты болгарские, но не жадный, мы их за два вечера раскурили. А вообще забавный парень. Такие теории мне развивал! Послушать его, так нас всех давно разогнать надо.

Князев насмешливо сморщил нос:

– Рыбак-теоретик? Молодой специалист категории «Г»?

– Какой там молодой, – перебил Афонин, – ты что? Без пяти минут кандидат наук, вот он кто!

Заблоцкому давно уже ничего не снилось. Он не просыпался среди ночи, пытаясь понять, где находится (последнее время почти не случалось дважды ночевать на одном и том же месте). Не пугал криками случайных соседей по койке. Не вздрагивал всем телом, не вскакивал, не боролся с удушьем, а потом, разорвав паутину сна, не лежал разбитый и бессонный до самого утра, боясь сомкнуть веки, чтобы это снова не повторилось.

Чаще всего ему снился институтский конференц-зал, где на одной стене висели портреты вождей, на другой – бородатых академиков, на третьей – фотографии лучших людей института. Сбоку от длинного стола президиума стояли решетчатые стенды, на которых были развешаны карты, диаграммы, таблицы – иллюстрационный материал, необходимый при защите.

Он стоял возле трибуны, как рапиру, опустив к ноге указку, и отвечал на вопросы. Четкий, лаконичный ответ, короткий выпад, шумок одобрения в зале – и рапира застывает у ноги до следующего вопроса. Его день, его торжество, победный финал его диссертации. Но вот из дальнего ряда встает человек без лица и задает один-единственный вопрос. Он не понимает его, пытается переспросить и не слышит собственного голоса, а зал вдруг взрывается громовым хохотом, кругом одни раззявленные рты. Как по сигналу, вверх взлетают десятки черных шаров, и он понимает, что это провал, позорный провал…

Иногда он видел Марину и Витьку.

Витька протягивал к нему руки с нежными подушечками ладоней и спрашивал нетвердо: «Папа, куда ты идешь, папа?» Он брал сына на руки, вдыхая теплый запах его белых волос, подбрасывал, и оба счастливо смеялись. Он делал Витьке «мотоцикл» и «паровоз», но в это время громко стучали в дверь. Он оставлял сына и шел открывать – за дверью никого. Возвращался в комнату – вместо комнаты бесконечный коридор, освещенный редкими, уходящими вдаль огнями. Неистово и гулко он бежал по этому коридору, а впереди, не приближаясь и не удаляясь, стоял с опущенной головой Витька и тихо плакал: «Папа, куда же ты уходишь?»

Это был самый страшный сон.

Марина снилась такой, какой была очень давно, в первые месяцы их любви. Они бродили по осеннему парку и собирали листья. Он все порывался взять ее на руки, она с улыбкой ускользала. Он звал ее «Ри», она его – «Аль». Иногда она была задумчивой, иногда веселой, утром он забывал подробности и помнил только ее неясный облик. Но такой, как в последний год – крикливой и неумной, – она не снилась никогда.

И еще расспросы начальства – кто такой? откуда? где работали? почему без трудовой книжки? – бесконечные расспросы сначала в Красноярске, потом здесь, у этого лысого в кабинете. Господи, да не шпион, не уголовник, ведь согласен кем угодно…

Теперь все прошло. Он жил бездумной мускулистой жизнью, делал, что скажут, и не просто делал, а старался. Старания его принимались как должное, но это не обижало его, напротив, он радовался, что узнает все постепенно, снизу. Он никогда не работал в геологической партии, с третьего курса знал тему своей дипломной, а впоследствии и диссертационной работы, на студенческих практиках помогал шефу и собирал материалы для себя, и теперь ему все было в новинку. Он старался вести себя тихо, но с самого начала не сдержался, возразил Афонину, который нес явную ахинею, и в пылу раскрылся. Теперь он жалел об этом, в его планы не входило распространяться о прошлом, до этого никому нет дела. Со временем он займется чем-нибудь интересным, есть же у них в экспедиции какая-нибудь тематическая группа, словом, будет служить геологии по-прежнему, но в ином качестве. А пока надо все начинать с азов.

Ты изучил труды Смирнова, Билибина и других корифеев металлогении, знаешь петроструктурный и люминесцентный методы, читаешь «с листа» дебаеграммы, способен мыслить категориями регионов, а что с того? Здесь нужны твои ноги, плечи, умение ходить по компасу. Что микроскоп! Надо с помощью обыкновенной лупы прямо на обнажении поставить горной породе точный диагноз, иначе осмысленный поиск превратится в возню слепых котят. Что выводы, обобщения и прогнозы, если ты до сих пор не умеешь наматывать портянки и не можешь предсказать погоду на завтра. Кажется, ты забыл, что полевая геология – тоже наука?