Академия Князева

Селение получило название по возвышенности, действительно напоминавшей скифский курган. Над пологой безлесной равниной она возвышалась метров на сто и была видна издалека. К подножию ее и далее в степь вела грунтовая дорога, и не совсем уместными выглядели на ней фигуры двух путников в городском одеянии и с портфелями в руках. Сам Заблоцкий, однако, этого не замечал. Под ногами его шелестели стебли прошлогоднего ковыля, мелкий кустарник цеплялся за туфли, а пологий уступчатый склон вел все выше, выше, и он забыл о своей спутнице, о том, что она старше его и женщина. Согнувшись вперед, держа портфель под мышкой, он топал и топал в гору, в крутых местах упирался рукой в колено, подтягивался за висячие корни и не оглядывался, не смотрел по сторонам, только вперед, под ноги и выше. Вблизи его вспархивали птицы. Степь уже очнулась от зимнего сна, зеленела травами, но жизнь в ней еще только начинала летний цикл, не скакали еще во все стороны кобылки, не юркали ящерицы, не слышно было стрекотания – Заблоцкий отметил это походя, тут же мелькнуло, что где-то уже сталкивался с подобным, но где? Он сразу забыл, отбросил эту мимолетную и ненужную мысль, весь поглощенный движением; до вершины оставалось совсем недалеко, небо с каждым шагом ширилось, ширилось, горизонт отступал, еще несколько шагов – ну, вот и приехали.

Он опустился на каменную терраску, перевел дух.

Вершина была плоская, с пережимом посредине, и в плане напоминала восьмерку. Две площадки по ее краям, окаймленные глыбистыми останцами, походили на древние развалины. А кругом простиралось небо и на горизонте, подернутом легкой сиреневой дымкой, смыкалось со степью. Сколько земли, простора охватывал глаз! На тех полях солнце, те покрыты тенью облаков, а вон там далеко видны от неба до земли косые полосы короткого весеннего дождя. На высоте особенно вольно гулял ветер простора. Днем у него другие запахи – полыни, солнца, теплой сырой пахоты. Заблоцкого вдруг посетило желание, которое бывает у каждого: взмыть в вышину, подставив грудь восходящим потокам воздуха, широкими и вольными взмахами крыльев уносить себя под облака и сверху еще и еще ласкать просветленным взором родную землю.

И тут Заблоцкий вспомнил прошлое лето, когда он стоял на вершине Северного Камня и озирал пустынные берега Нижней Тунгуски, проникался скупым очарованием этого края, его неизбывной тихой печалью, и с печалью же вспоминал далекую родину, щедрую на солнце, краски, на плоды земные, которую он так легкомысленно оставил…

Заблоцкий всегда жалел, что детство его прошло в большом городе и не было в нем избушки с крюком для люльки в матице, деревенского погоста, где покоились бы деды, а то и прадеды, вообще того клочка земли, на котором родился, впервые осознал себя и к которому в трудную минуту можно припасть, как к материнским коленям. Домишко, где, по словам матери, он провел первые недели и месяцы своей жизни, давно снесли, и там на весь квартал отгрохали многоквартирный дом; позже он сменил еще несколько мест жительства, так что, стань он впоследствии знаменитостью, трудно будет определить место для мемориальной доски. Так к чему ему, горожанину, было припадать? К асфальту?

Но у него еще оставался город, где он родился, вырос и из которого никуда надолго не уезжал, – красивый и богатый город на берегу Днепра; оставалась родная земля и великая славянская нация, сыном которой он являлся. Он кое-где поездил, кое-что повидал, любовался красотой чужих ему мест, но у него никогда не возникало желания остаться там надолго. Напротив, проходило время, и он начинал скучать по дому. Что же такое случилось с ним на Севере? Отчего сейчас эта древняя Могила так болезненно напоминает ему верховую тундру с останцами и развалами долеритов, и снова кажется, что он в маршруте, за плечами рюкзак, в руках тяжелый молоток на длинной ручке, а впереди – Князев, его строгий наставник и судья. И он, Заблоцкий, занят настоящим делом и приносит пользу своей работой.

Над краем гранитной площадки показалось раскрасневшееся лицо Зои Ивановны.

Глава седьмая

Он не хотел спешить. Он копил в себе нежность, чтобы быть щедрым, когда это произойдет, чтобы в случае чего его нежности хватило на их обоих, с лихвой; а вот представить себе, как это произойдет,- не мог. Вернее, мог, конечно, но опять-таки не хотел – слишком часто подводило его воображение. Знал только, что это должно быть не в Розиной ночлежке, а где-то в другом месте, что должно быть хорошее вино и тихая нежная музыка, и в темноте будет светиться только шкала и зеленый глазок индикатора настройки. И еще ее зубы, когда она улыбается…

Жанна пришла к нему домой сразу после работы, еще семи не было. Ее впустила Диана Ивановна и, поджав губы, демонстративно удалилась в свою комнатку. Лицо Жанны потемнело, осунулось, в глазах была боль. Не раздеваясь, лишь расстегнув пальто, она села на койку, попросила сигарету. Курила не затягиваясь, пыхала дымом. Потом сломала сигарету в пепельнице.

Он присел перед нею, взял ее руки в свои.

– Жанка, что с тобой? Случилось что-нибудь?