Академия Князева

Матусевич откашлялся под пологом:

– Нет, не все.

Он приподнял марлю, высунул голову и, помаргивая на свечу, сказал:

– Братцы, нельзя этого делать. Он ворует, ворует у всех нас. Я сам видел. На той неделе забыл в палатке пикетажку, пришлось возвращаться. Я взял пикетажку, подхожу к кухне – чаю холодного выпить. Он что-то у костра колдует, ко мне спиной. Я тихонько подкрался, думал испугать, смотрю, а он себе омлет с тушенкой готовит. А на завтрак «бронебойка» была… Я не хотел говорить, но раз так вопрос встал…

– Ну, падаль! – вырвалось у Тапочкина.

– Надо проучить, – веско сказал Заблоцкий.

– Темную ему устроить! – воскликнул Тапочкин и, взглянув на Князева, в деланном испуге прихлопнул рот ладошкой. Князев молча вышел. Он знал, что меру наказания установят и без него.

– Не надо темную, – мрачно сказал Лобанов. – Я с ним сам потолкую…

О чем они толковали и как – осталось тайной, но с этого времени Костюк затосковал, потерял ко всему интерес и начал считать дни…

Еще с вечера солнце затянули высокие перистые облака, и Костюку спросонок почудилось, что идет дождь. Он потер глаза и сел. Дождя не было, о стенки палатки барабанили комары. Из-под пологов неслись разноголосые храпы. Костюк тяжело вздохнул и начал одеваться.

В отгороженном камнями затончике медленно двигались сонные крупные хариусы – наловили горняки, но возиться с рыбой Костюку не хотелось. Зачерпнув ведро воды, он всыпал гречку и сел под дым. Еловые дрова искрили, потрескивали, было туманно и тихо, дым от костра стлался понизу и таял в кустарнике. Тайга еще спала.

В палатке горняков послышался натужный кашель.

Из прорези показалась чья-то рука, отстегнула деревянные палочки-застежки, вылез Шляхов. Кашель гнул его пополам, видно, накурился вчера махорки. Отплевываясь, он пошел в кусты, некоторое время побыл там и вернулся, почесывая накусанные ягодицы. Увидел Костюка и благодушно кивнул ему:

– Здорово, Петро! Варишь-жаришь!

Костюк повел мутными глазами и ничего не ответил. Шляхов приподнял крышку с ведра.

– Каша? А рыбу зря ловили?

– Хочешь, иди чисть,- буркнул Костюк.

– А мы вместе, вместе, – сказал Шляхов и, зайдя сзади, схватил Костюка под мышками.

– И-и-их! – завизжал Костюк. – Пусти-и-и!

Этот визг разбудил Тапочкина.

До подъема оставалось еще минут сорок, но спать ему не хотелось: вчера он лег раньше других и превосходно выспался. Голоса доносились теперь не от кухни, а откуда-то издалека. Тапочкин сел и прислушался. Законно, говорят где-то на берегу. У костра никого!

Тапочкин мигом оделся и вылез из полога. Так и есть, ушли рыбу чистить. Ну, все! Сейчас он этому типу кое-что устроит.

Неуверенно ступая босыми ногами по колкому мху, Тапочкин подкрался к костру. В ведре пузырилась каша и, судя по запаху, вполне упрела, но на кашу Тапочкин не посмел посягнуть. Он поднял крышку с чайника. Какао уже подернулось коричневой пленочкой. Тапочкин в растерянности проглотил слюну: какао он любил. Что же делать? От реки снова донеслись голоса. «Ладно, – сказал себе Тапочкин, – будем твердыми. Не дрогнем ни единым мускулом». И он сыпанул в чайник с полпачки соли и добрую горсть красного молотого перца.

К завтраку Тапочкин вышел позже всех. Он страшился одного – что первым попробует какао Князев. Но тот еще с кашей не покончил, когда кружку поднес ко рту Высотин. По обыкновению сдул комаров, осторожно отхлебнул: не горячо ли? И сразу отпрянул, будто обжегся, сплюнул, удивленно обвел всех глазами.

Завтракали прямо у костра, на земле. Заблоцкий, согнув ноги калачиком, задумчиво ковырялся в миске. Лобанов только что сдобрил свое какао большим куском ком масла и, помешивая, ждал, пока масло растает. Матусевич дул в кружку. Сейчас и он попробует. Высотин впился в него взглядом. Матусевич отпил, вздрогнул, глаза у него округлились.

Тогда Высотин поднялся и, держа свою кружку, как ночной горшок, в вытянутой руке, шагнул к Костюку. Тот как раз наливал какао Князеву.

– Послушай, милейший, что за отраву ты сварил? – зловеще спросил Высотин. Костюк оскорбленно поджал губы.

– На что ты намекаешь?

– На, попробуй!

– Чё ты мне тычешь под нос?

Разразился скандал. Костюк визгливо кричал, что отказывается варить и вообще больше не намерен выслушивать всякие придирки и глупости. Ему дали попробовать. Он пригубил, как дегустатор, скривился, плюнул и как-то сразу обмяк.

Матусевич высказал предположение, что попалась бракованная банка. Кинулись искать банку, но оказалось, что ее уже нашел Дюк. Тапочкин помалкивал и, чтобы не расхохотаться, кусал ложку. Князев кое о чем догадывался, но дознание проводить не стал.

– Сам виноват, – сказал он Костюку. – Надо пробовать, что на стол подаешь.

Четверть часа спустя Костюк перевозил Высотина и Тапочкина на противоположный берег Тымеры. Они маршрутили по той стороне. На самой середине реки, когда до обоих берегов было метров по двести, Тапочкин резко качнул клипер-бот и сделал губами «пш-ш-ш». Костюк задрожал и схватился за борта. Тогда Тапочкин наконец дал волю хохоту.