Академия Князева

Заблоцкий перелистнул блокнот и начал заново, часто останавливаясь и обводя буквы по нескольку раз.

«Здравствуй, Марина!

Я далеко, на краю земли, у черта на куличках. Я многое передумал и переоценил за это время, я был во многом неправ, мы оба были неправы, но сейчас надо думать не о прошлом, а о будущем. С прошлым покончено. Я на хорошей работе, мне все здесь нравится, настоящее дело и настоящие ребята. Куда до них нашим городским знакомым – обтекаемым людям с правильной речью. Конечно, здесь холодно, но климат очень здоровый, снабжение отличное, весной я приеду и заберу вас к себе, потому что мне нужен Витька и нужна ты, Марина…»

Святая ложь…

Дней через десять она это письмо получит. И, конечно, сразу же побежит к своей мамочке советоваться. Они сядут рядом, и, пока мамочка читает, Марина будет неотрывно следить за выражением ее лица и, конечно же, усмехаться в тех местах, где усмехается мамочка. Потом они бегло обменяются впечатлениями и снова прочтут письмо, на этот раз вслух, делая ударения, вставляя реплики, понимающе переглядываясь. Потом обе спохватятся и начнут сомневаться. И еще раз перечтут. И тогда уже будет приниматься решение, вырабатываться линия поведения, разучиваться роли…

Заблоцкий смял листок, рванул его из блокнота, поднес к свечке. Бумага вспыхнула, затмевая узкий язычок пламени, он испугался за полог, ладонями загасил огонь. Обгоревший листок разорвал на клочки и сунул под спальник, под оленью шкуру, в еще не пожелтевший пахучий лапник. Потом залез в мешок и дунул на свечку. Сердце сильно билось, он сделал несколько глубоких вдохов и, когда сердце успокоилось, закурил.

В распахнутые створки сквозили ночные сумерки, настоящей ночи еще не было, но в палатке стояла темень. Глядя на красноватый огонек папиросы, он расслабленно выпускал невидимый дым и думал: «Как хорошо, что я вовремя остановился. Вот так накрутишь, накрутишь себя, а потом столько глупостей натворишь – за полжизни не расхлебать. Нет, никогда я не смогу жить одним только трезвым рассудком. Оказывается, лгать в письмах не легче… Пропаду я со своим дурацким характером. Да, Марина меня неплохо изучила. Послушать ее, сделать поправку на раздражение – и познавай самого себя. Мы слишком хорошо знаем друг друга, и это мешает. Я могу предсказать ее поступки в любой жизненной ситуации. И я все помню. До мелочей. Последние годы было слишком много плохого. Где взять столько счастья, чтобы забыть все?..»

Настал вечер, когда Высотин с Тапочкиным опоздали к контрольному сроку. Они пришли в начале двенадцатого, было уже темно. Тапочкин молча, без обычного зубоскальства, сбросил у палатки рюкзак и, волоча ноги, поплелся к реке. Высотин, даже не сняв сумку, налил себе чаю и жадно, залпом выпил всю кружку. Никто не сказал ни слова, все знали, что у Высотина был сегодня самый длинный маршрут и самый дальний подход.

«Ну, хватит, – решил Князев. – Завтра переезжаем. Дальше тянуть некуда».

Рано утром горняки забрали свой инструмент, спальники, палатку и ушли вниз по Тымере. В условленном месте им было наказано ждать остальных.

Отплыли под вечер. Вода в реке достигла межени, дробилась и путалась в береговых камнях, но на средние течение сохранило почти прежнюю силу, и лодки шли быстро. Люди с ленцой подгребали, радуясь покойному, нетрудному движению. Река открывала поворот за поворотом, берега своей похожестью повторяли Друг друга – крутые галечниковые обрывы, выше – помятый паводками кустарник, валежины и деревья со шрамами от льдин, еще выше, по надпойменным террасам, вековые мхи, густой подлесок, зеленое месиво тайги.

Никто не мог предсказать, каково придется на новом месте, но переезд был желанным для всех. Засиделись на старом лагере. Лишь Костюк был недоволен: надо снова сооружать кухню и рубить жерди для нар.

Князев сидел на корме первой лодки, засунув ноги в узкий промежуток между бортом и вьючным ящиком, и думал о том, что надо бы двигаться как раз в обратном направлении, на северо-восток, и там искать коренные выходы рудоносной интрузии. Но об этом можно было только думать, ребята и так стали работать с прохладцей, у всех на уме руда. Матусевич дважды спрашивал, когда же наконец двинемся на восток. Что было ответить ему? Конечно, Володя, руда – это главное, но есть проект, есть план в физическом и денежном выражении, средства спущены, их надо осваивать, надо покрыть заданную площадь маршрутами и горными выработками, изучить ее и составить геологическую карту. А бросать все и сломя голову бежать на восток искать слепую интрузию, не имея ни данных геофизики, ни аэрофотоснимков, ни транспорта – за такое снимают с работы и могут даже отдать под суд.

«Но мы же не съемочная партия, а поисковая, – думал на второй лодке Матусевич. – И в проекте написано: целевое задание – поиски медно-никелевых руд. Ведь по нашей площади уже составлена геологическая карта, правда, мелкомасштабная, ее надо уточнить, дополнить, но это ведь не главное. Главное ведь – поиски руды, никеля».