Академия Князева

– Какие сказали, такие дал. А вы, ёх монах, переехали?

– Погоди, старина, погоди, – перебил Князев, хотя Федотыч еще не переключился на прием. – Погоди, говорю. Слушай внимательно: сейчас я дам новые координаты, если Арсентьев не догадается искать нас ниже по Тымере и сядет у тебя на базе, передашь ему. Записывай!

Схватив планшет, Князев назвал широту и долготу, спросил:

– А неизвестно, когда прилетит?

– Ничего не известно, Андрей Саныч. Сказали: «завтра».

Выбрать площадку оказалось совсем не просто. Сперва пробежали берегом, но кос не было, обрывы подходили к самой воде. Надпойменная терраса едва приметным уступом переходила в пологий склон, который, судя по карте, тянулся на несколько километров. Выбрали, где поровней, разметили площадку пятьдесят на пятьдесят, покачали головами – рубить тут и рубить, успеем ли? Сели, коротко перекурили и взялись было за топоры, но тут выяснилось, что совсем неподалеку есть хорошая ровная поляна.

Полянка попалась маленькая и неприметная, но грунт был достаточно надежен, и лес кругом как будто пореже. Снова отсчитали пятьдесят на пятьдесят (летчики ГВФ привередливы, если площадка меньше установленной, могут не сесть), и Шляхов, откинув сетку, первый с хаканьем всадил топор в старую узловатую березу.

Работали парами, рубили с двух сторон попеременке, в строгом ритме. Щепа летела брызгами. Заблоцкого определили сучкорубом, пары не хватило, да и топор у него был весь щербатый, кухонный. С такими топорами палачей изображают.

Дело спорилось. Сочно и дробно тюкали топоры, негромкий вскрик: «Эй, поберегись!» – дерево клонится, клонится, вздрагивая, недолгое падение, треск ветвей, одновременно с ним хлесткий удар вершиной – и нет зеленого друга, один уродливый пень торчит, влажнеет на срубе.

К одиннадцати пошабашили. Заблоцкий, еле разогнувшись, присел рядом с Князевым, показал ладони с лопнувшими мокрыми волдырями. Князев хмыкнул, склонился к его уху:

– У меня такие же.

– А у них? – Заблоцкий взглядом показал на горняков.

Князев молча постучал себя по каблуку.

Потом носили стволы и сбрасывали их по краям площадки. Заблоцкий стаскивал в кучи ветки и обрубленные вершинки. Ныла поясница, пальцы набрякли, ноги дрожали. «Как метко сказано – «слаб в коленках», – думал он. – Нет, дружок, топором махать – это тебе не статейки сочинять».

Площадку очистили, сложили в сторонке хворост и сырой мох для дымного костра и подались в лагерь. Заблоцкий вглядывался В лица горняков, тайно искал приметы утомления. Ничуть не бывало. Идут себе вразвалочку, топоры на плечах, один посвистывает, двое разговаривают о чем-то, Шляхов зевает на ходу. Что эти три часа игры с топорами им, отполировавшим своими ладонями многие десятки топорищ, рукояток, черенков? Что этим людям сегодняшняя работа, если они привычны к сырой тесноте забоя, если ими вынуты тысячи кубометров тяжелых ломовых глин, горы валунов, тонны скальных пород!

Заблоцкому никогда не приходилось смотреть, как работают горняки. Он видел только итоги – аккуратные, будто по отвесу пройденные шурфы с ровными кучками отвалов. Они были так геометрически правильны, эти шурфы, так изящны и совершенны, что казались предназначенными для каких-то полезных и добрых построек, стоять которым – века. Но руки этих людей могли создать и такие постройки. И отремонтировать часы при помощи швейной иглы и складника. И наладить радиоприемник. И с семидесяти метров бить из мелкокалиберки ондатру на плаву. И нет в таежных местах работы, которая была бы им не по силе, не по умению.

И собственные руки казались Заблоцкому слабыми и никчемными.

После обеда горняки отпросились на рыбалку, день все равно был для работы потерян. Князев отпустил их с охотой: безработные сдельщики – зрелище не для глаз начальника экспедиции. Шляхов, когда отпрашивался, так и сказал с полной откровенностью:

– И тебе, Александрович, спокойней, и Арсентьеву, и нам. – Уходя, он подмигнул: – Обходи кобылу спереди, а начальство сзади.

Заблоцкий взял книжку, прилег в пологе и незаметно уснул. Разбудило его какое-то гуденье и выстрелы. Он выскочил из палатки. Над ними кружил вертолет, Князев салютовал ему красными ракетами.

– Бегите зажигайте костер! – крикнул он.

Пока Заблоцкий добежал до площадки, вертолет уже садился. Сотрясая ревом тайгу, он завис метрах в трех над землей, как бы примериваясь, и тут же опустился. Толстые маленькие колеса целиком ушли в мох. Мотор газанул и затих, лопасти винта со свистом резали воздух, постепенно обвисая.

Вертолет был маленький, нарядный, желтый с красным. Заблоцкий смотрел на него во все глаза. Он никогда не видел вертолет так близко – только в воздухе, не видел, как он садится, как взлетает.

Открылась дверца, высунулся летчик.

– Партия Князева?

– Она, – ответил Заблоцкий.

Летчик спрыгнул на землю, такой же маленький и нарядный, как и его машина, извлек из кабины расчехленный спиннинг.

– Ну-ка, паренек, где тут у вас таймени водятся?

– А везде, – с придурковатой улыбкой ответил Заблоцкий.

– Везде, говоришь? Ну, проверим, – сказал летчик и, обернувшись, крикнул: