В ногах бился, превращая мышцы в кашу, болезненный пульс, кишки словно бы на вал намотало, но хуже всего себя ощущала голова. Призрак сестры все так же заслонял обзор. Даже несмотря на шум, который Калеб поднял, ворвавшись в здание весь в крови, захлопнув за собой со всей дури дверь и тяжело дыша, женщина, восседавшая за стойкой охраны, не подняла глаз. Она читала «Мешок с костями» Стивена Кинга и слушала Bela Lugosi’s Dead, песню группы Bauhaus, на своем плеере так громко, что музыка лилась из наушников во внешний мир. Калебу захотелось громко-прегромко крикнуть на женщину, но он понимал, что толк от этого вряд ли будет.
Парень обогнул пустую гостиную и направился к своей комнате, нащупывая ключ. Руки и подкладка карманов стали липкими от засыхающей крови. Пот стекал с напряженного лица, в волосах таяли крупицы града. Кровавые отпечатки ладоней были повсюду.
Связка ключей выпала из дрогнувшей руки. Волна головокружения сотрясла Калеба, и он задержал дыхание, чтобы унять рвотный позыв.
Когда парень наклонился, чтобы поднять ключи, оперевшись на ручку двери, та открылась.
Калеб ошеломленно мотнул головой. Он не помнил, запирал ли комнату перед тем, как пойти этим утром в библиотеку. И открытой дверь могла оставаться с того момента, как Калеб заподозрил, что в его комнате побывали, – он как раз подумал об этом, когда бросился отвечать на тот странный звонок с молчанием.
Парень стиснул зубы, почти готовый к тому, что за дверью его ждет убийца с ножом.
Лишь бы кто-то осязаемый. Не призрак.
Оказавшись внутри, он понял свою ошибку.
Никого. И ничего.
– Параноик хренов, – укорил себя Калеб сдавленным шепотом.
Он повесил пальто в шкаф, достал из ящика пару чистых носков и плотно обернул ими ладони, поднял запущенный утром в стену телефон. Корпус трубки треснул, но гудок все еще выл на одной бесцельной ноте. Калеб набрал Джоди и не дождался ответа. Восемь мучительно долгих «би-и-ип» – и аппарат снова отправился на пол. Пластик, недовольный таким обращением, смачно хрустнул.
Из горла Калеба вырвался сдавленный всхлип. Парень взглянул на свои измазанные кровью часы и увидел, что уже почти восемь. Похоже, Джоди просто пошла на вечеринку к декану без Калеба. Или повела Розу утешаться в какое-нибудь другое место.
Или, Боже Всемогущий, она могла быть уже мертва, как его сестра и родители, как Сильвия Кэмпбелл, как Ангел, как кто угодно другой в этом заведении: выпотрошенная, как туша со стола мясника, лежит себе где-нибудь поблизости. Весь кампус мог быть под завязку набит мертвыми телами, которые пока еще не нашли. Этажом ниже. Или выше. В любой здешней комнате или других корпусах.
Калеб снова заглянул в шкаф, отодвигая одежду в сторону. Открыл окно, высунул голову, задыхаясь. Хотелось кричать, но откуда взять силы на крик?
Носки, завязанные узлами на ладонях, впитали не так уж много крови. Калеб медленно развязал их. Кровотечение прекратилось. Разглядывая крупные раны, он снова задался вопросом, почему не ощущает сильной боли. Дыры уменьшились до размеров четвертаков.
Громкий стук заставил отпрянуть назад, к спинке кровати. Кто-то очень хотел войти. И снова, как назло, подвела дверь: задвижка плотно прилегала к косяку, но не была полностью закрыта. С тихим скрипом деревянная панель отошла от проема, живо напомнив Калебу бесчисленные сцены из фильмов ужасов с проникновением монстров, убийц или еще кого похуже. Внезапный сквозняк подхватил два маленьких квадратика синей бумаги, лежавших на полу, и они разлетелись по комнате. Кто-то оставил в двери записку – Джоди, наверное, – а Калеб упустил ее, когда слепо ввалился внутрь. Впрочем, уже неважно. Впрочем…
В дверном проеме стоял Буль Винкл, мокрый снег стекал с его бровей. Его редеющие седые волосы стояли торчком, наводя на мысли о суровой австралийской растительности. Капилляры вздулись в уголках темных, встревоженных глаз охранника – он явно был готов рвануть вперед, как бойцовый пес, при любом резком звуке. Калеб не сомневался, что этот крепко сбитый суровый мужик сократит дистанцию за один точно направленный удар. Стычка между ними так или иначе должна была однажды произойти. С первого дня семестра, по крайней мере, у одного из них характер кардинально изменился – формы людские податливы, о стабильности и былом дружелюбии говорить уже не приходилось.