Академия мрака

Окинув взглядом остальную часть квартала, Калеб отметил, что ближайшие соседи жили в сотне метров по обе стороны от резиденции декана, отгороженной стенами из аккуратно подстриженных вечнозеленых растений. Профессор Йоквер проживал дальше по улице, примерно в половине километра, где район превращался из помпезно-загородного в самый заурядный.

До этого Калеб был в доме декана всего дважды: один раз пригласили на ланч с другими студентами во время занятий по профориентации, и еще раз – в прошлом году, когда деканша лично наказала вернуть задержанную почти на год книгу Энн Секстон «Улица Милосердия», что немало удивило Калеба, – как будто столь важной персоне было дело до таких мелочей. Может статься, загвоздка крылась в том, что добрую половину университетского библиофонда составляли тома, пожертвованные из личной коллекции матери деканши, видной выпускницы колледжа Лиги Плюща. У них состоялся интеллигентный, но бесстрастный разговор о поэтах-самоубийцах, за которым было выпито по стакану чая со льдом. Калеб не помнил, хорошо ли тогда провел время.

Он бочком подобрался к окнам, идя на свет ослепительно-ярких люстр и вычурных канделябров, горящих в разных комнатах. Преподавательский цвет по большей части уже собрался внутри, там и сям кто-то вел оживленную беседу. Говард Мурхед, заведующий кафедрой английского языка, громко рассказывал фривольный анекдот, тряся пушистой белой бородой и копной хиппарских седых волос. Его слушатели – судя по выражениям лиц, невольные – вежливо дожидались кульминации шутки, ища возможности выйти из круга и заняться чем-то поинтереснее. Денис Бернстайн, преподаватель драматического искусства, короткими пухлыми пальчиками засовывал кусочек лайма в бутылку пива «Корона». Игги Гейтс, профессор социологии и научрук Калеба, потянулся к подносу с канапе. Со стороны это все напоминало какой-то скучный фильм из жизни провинциальной богемы: кто-то смеется, кто-то болтает, все немного пьяные и расслабленные, но очень довольные собой и своим положением в обществе.

Йоквера нигде не было видно.

Где это он, интересно, пропадает?

Студенты, которых Калеб знал по уже пройденным курсам, дружелюбно беседовали, в то время как другие бродили без цели, озадаченные атмосферой этого цирка, в котором их преподаватели отыгрывали такие отличные от университетско-будничных роли. Калеб не мог назвать ни одного из присутствующих здесь своим другом. Лица, лишь очень смутно узнаваемые, проплывали мимо, и он не смог бы поручиться, где видел этих людей прежде. Взрослые выпускники университета, городские чиновники и какие-то важные шишки из совета попечителей появлялись в поле зрения и вскорости благополучно исчезали из него. Калеб был одет не в пример лучше многих присутствующих и испытывал странную гордость за то, что другие поддались на обман деканши, а он его играючи раскусил.

Взойдя на парадное крыльцо, Калеб толкнул входную дверь. Его едва не отбросило назад удушающей волной тепла человеческих тел, толкущихся внутри. Он проверил свои руки и понадеялся, что на них не осталось стойкого запаха крови.

Остановившись в холле первого этажа, Калеб сразу же поймал на себе несколько любопытных взглядов из толкучки. Со своего места ему была видна луна в обрамлении эркерных окон, выпученное небесное око. Отражение сестры мелькнуло в матовом стекле: волосы дико взвихрены, рот распахнут не то в немом крике, не то в призыве. Группка из трех студентов окликнула Калеба по имени, и он рассеянно помахал в ответ, но в их сторону идти не стал.

– Никто не видел тут Джоди? – спросил он.

Гости по большей части его проигнорировали. Кто-то покачал головой.

Один из профессоров экономики наткнулся на Калеба, и тот уловил исходящий от мужчины ромовый дух, смешанный с неприятным запахом изо рта. Без предупреждения к горлу снова подкатила тошнота – ничего не поделать, слишком уж сильные ассоциации. Калеб спросил себя, позволит ли когда-нибудь его упорство поступиться памятью о собственных неудачах или так навсегда и застрянет в паутине ретроспективы. Профессор-пьяница маниакально и без видимого повода расхохотался и, пошатываясь, убрел назад в толпу.

Джулия Бландерс, преподавательница писательского мастерства, вынырнула навстречу из, должно быть, невыносимо скучного угла, где кучковались в основном мужчины, и протянула бокал, будто прося наполнить. Калеб попытался улыбнуться ей, но лицо онемело и стало словно чужим. Оцепеневший парень, похоже, нисколько не смутил миссис Бландерс – обойдя торчащую столбом фигуру со спины, она приобняла Калеба за плечи в мимолетном, воздушном порыве. Жест показался таким материнским, что Калебу вдруг захотелось упасть в ее объятия и разрыдаться, как какому-нибудь пятилетке.

– Вы не видели Джоди, мою подругу? – спросил он.

– Нет, – сказала она. – Хотя погоди-ка… может быть, может быть. Совсем недавно. Не могу вспомнить когда. Ну, ты же знаешь, как много тут людей. Я вот недавно поняла – придешь на такое мероприятие, и через десять минут все уже сливается в однообразную кашу…