Академия под ударом (СИ)

— Все правильно, — одобрительно выдохнул Оберон. — Будем считать, что ты сегодня окончил курс с отличием.

Марк всхлипнул и ничего не ответил.

Возвращения в замок Элиза не запомнила.

Она плавала в темном облаке беспамятства, которое иногда разрывалось прорехами, как уходящая грозовая туча — и в них Элиза видела верхушки сосен, серое небо и птицу под облаками. Птица кружила, потом опускалась и, подхваченная воздушным потоком, снова поднималась все выше, выше.

— …потому что по протоколу, если оборотень не совершил убийств, его надлежит лечить, — проплыл над ней голос, и Элиза подумала: Марк. Откуда он тут взялся?

Он сейчас должен быть на занятиях, а не в лесу.

Что произошло?

— И почему же их не лечат вот так, сразу? — а это уже был Оберон. Когда Элиза услышала его, то ей сразу же сделалось не легче, но как-то спокойнее. Оберон был рядом, значит, ничего плохого с ней не случится.

— Потому что по сводкам министерства магии большинство оборотней совершает первое убийство в ночь первого обращения, — официальным тоном ответил Марк, а потом его голос дрогнул, и он добавил: — Это, как правило, члены семьи. Иногда соседи, односельчане. Отведав человеческой крови, оборотень уже не способен окончательно обрести разум.

«Он кого-то потерял, — подумала Элиза. — Оборотень убил его близкого человека, и Марк решил стать охотником».

Мысль была ленивой и сонной. Птица кружила над соснами, и серое небо становилось все ниже.

— А эта кровь? — поинтересовался Оберон, и Элиза удивленно подумала: какая кровь? О чем он говорит? Она никому не сделала ничего дурного!

Или сделала? Голову наполнял вязкий туман, и Элиза никак не могла вырваться из него на свободу.

«Моя мать не была оборотнем. Ее зачаровали, эти чары и увидел отец при первой встрече», — хотела сказать Элиза, но язык и горло не слушались. Собственное тело казалось чужим, неловким, сломанным, словно душу Элизы вынули и вдохнули в куклу, и теперь она не знала, как ею управлять.

Что сделать, чтобы поднять руку? Как заговорить?

Она не знала, и это было невыносимо. Она должна была рассказать Оберону о том, что случилось с ее матерью — Элиза боялась, что может забыть об этом.

Голову жгло — Элиза понимала, что это работает новая серебряная нить, которая сковывает в ней зверя. Она помнила каждое мгновение блаженной лунной ночи, помнила свое невыносимое светлое счастье и понимала, что это больше не должно повториться. Никогда, нет.

Она Элиза Леклер, она человек, а не зверь.

— А это кровь зайца, — ответил Марк. — Она охотилась в лисьем облике.

Потом тучи снова затянули небо над головой Элизы, и она поплыла в пустоте. Не было ничего, кроме этой пустоты — она вслушивалась, пытаясь уловить голос Оберона и, зацепившись за него, выплыть к свету и жизни, но ничего не было.

Элиза очнулась от того, что рядом кто-то всхлипнул, и что-то теплое и влажное прикоснулось к щеке. Ей казалось, что она никогда не может открыть глаза — и все же смогла. Элиза увидела, что она лежит на кровати в спальне Оберона, а на подушку забрался растрепанный и несчастный Пайпер: квиссоле всхлипывал совсем по-человечески и лизал ее щеку.

— Тихо, тихо, — услышала Элиза и поняла, что тоже плачет. Над ней склонилась госпожа Летиция, и холодное стекло уткнулось в губы. Элиза сделала глоток — прохладная жидкость пахла яблоком, но на вкус была такой отвратительной, что Элизу едва не вырвало.

— А вот этого не надо, — строго сказала госпожа Летиция и, зажав нос Элизы цепкими сухими пальцами, приказала: — Пейте!

Элиза послушно выпила зелье до конца, и пальцы разжались. Госпожа Летиция смотрела с искренним сочувствием — так могла бы смотреть мать или бабушка, которая готова была не спать всю ночь и подавать лекарства больному ребенку.

— Ну как вы? — заботливо спросила она, присев на край кровати. Элиза прислушалась к себе и ответила:

— Чувствую себя чем-то вроде макарон.

Госпожа Летиция понимающе качнула головой.

— Неудивительно. Столько магии меньше, чем за сутки! — сказала она и, понизив голос, призналась: — Я, честно говоря, удивляюсь, как вы вообще живы после всего этого.

Мысли едва ворочались в голове, но Элиза сосчитала: разрыв цепи, которая соединяла их с Обероном, потом превращение в лисицу и новая сдерживающая нить, брошенная Марком.

— Многовато… — вздохнула она, и декан факультета зельеварения ободряюще улыбнулась:

— Ничего, теперь дело пойдет на лад. Видите эти шарики? — она указала на прикроватный столик, и Элиза, с трудом повернув голову, увидела серебряный подносик, на котором лежала груда шариков в белой обсыпке, похожих на кокосовые конфеты. От них и пахло чем-то конфетным, сладким, и этот запах воскрешал воспоминания: неясные, но хорошие, из далекого детства. — Их обязательно нужно съесть в течение этого дня, иначе магическое поле академии начнет вас отторгать. Ничем хорошим это не кончится, сами понимаете.

— Как… принца Жоана? — прошептала Элиза, и госпожа Летиция кивнула.

— Это разные процессы, но принцип похож, — ответила она.