Академия расхламления. Квартира с сюрпризами

В конце концов, у меня много фотографий со школьной поры, где я себе не то чтобы нравлюсь — но вполне удачно получилось. И Машкины фото в том же возрасте есть, где она улыбается, а не хмурится и ноет. Да и пейзажи мои, всякие деревья-цветочки... По-моему, не самые красивые кадры получились. Лучше уж подписаться на красивый аккаунт в инстаграме и каждый день любоваться хорошо снятыми цветами, чем разглядывать эти старые фото.

“Саша, — написала я, — извини, я тебя уже, наверное, задолбала своими вопросами, но фотки можно сдать в макулатуру?”

“Нельзя”, — ответила Саша.

“А куда их?” —поинтересовалась я.

“Да никуда. Старые черно-белые бывают нужны ценителям, для исторических проектов там. А обычные, с девяностых, например, вряд ли кому-то понадобятся. Отсканировать можно, если не лень.”

Лень. И незачем.

Я основательно взялась за альбом, вытягивая из кармашков фотку за фоткой. К моему удивлению, отвергнутых фоток набралось куда больше, чем я думала. Вот фото со всем классом. Они не одинаковы, но на одной Андрей Семенов смотрит в сторону, на другой Марина Владимировна моргнула.

В итоге я перелистала альбомчик, в котором осталось четырнадцать фото. Альбом вдруг показался как-то неоправданно толстоватым, поэтому я вынула их все, временно сложила тонкую стопочку в прозрачный файлик, а остальные просто в пакет на выброс. В конце концов, у меня где-то стоял второй альбом, который был недозаполнен фотографиями. Вот туда их и определю. Правда, наверное, стоит свежим взглядом и те фото проглядеть — вдруг и там найдется что-то, что я буду всегда пролистывать в ожидании более приятного кадра?

Так, что там дальше по плану? Вернее, что бы разобрать дальше — завершить расхламление журнального столика или найти и досмотреть фотографии, чтоб уж за один раз с ними закончить? Понятное дело, есть еще черно-белые альбомы, бабушкино фото, мама с папой в молодости. Но это уже отдельный разговор. Это уже точно история и память, которые так просто не выбросишь.

Поколебавшись, я выбрала досмотреть второй альбом — это быстрее. Ну и чтобы в голове не висело. Там фото оказались поинтересней, хотя семнадцать штук я все же отправила на выброс. Самым сложным оказалось рассортировать оставшееся по времени, когда был сделан снимок. Когда, наконец, я с этим справилась (и в альбоме все так же осталось порядочно пустых кармашков), я услышала негромкие аплодисменты и увидела Доманю.

Домовушка выглядела усталой, но довольной. Наушники болтались на шее.

— Сдала я, Анечка! — гордо произнесла она. — И у тебя здесь гляжу, успехи!

— Небольшие, но есть, — поскромничала я.

— Небольшие, да основательные, — подмигнула Доманя. — Ты заметила, что ты больше не ищешь предлогов, чтобы не трогать вещи и оставить все как было? Фотографии, между прочим, не все берутся расхламлять. Категория сентиментальных вещей — самая сложная!

— А что еще к этой категории относится, кроме фотографий? — с любопытством спросила я.

— Да почти что угодно, на самом деле, — ответила Доманя с видом, словно сама сейчас отвечает на хорошо выученный билет по, скажем, теории расхламления. — Фото, письма и открытки — это самое узкое понятие.

Она плавным жестом собрала с пола мои фотографии на выброс в аккуратную стопку.

— Помогу тебе немножко. Жалеть не будешь?

— Нет, что ты! — ответила я. — Ты дальше рассказывай.

Моя рука невольно потянулась к телефону, чтобы включить запись, но я вовремя вспомнила, что Доманю записать невозможно, о чем я тут же и пожаловалась.

— Да, — подтвердила она. — Это можно сделать только в Авирейе. Здесь, в этом мире, не хватает магии, чтобы записывать волшебных существ.

— Кстати о волшебных существах! — сказала я. — А у меня хламовички размножились! Ты посмотри, какие они миленькие!

Доманя со страдальческой гримаской заглянула в коробку. Хламочка испустила длинное, почти утробное ворчание, словно кот, у которого попытались отобрать с таким трудом сворованный со стола кусок мяса.

— Не бойся, — тихонько сказала я. — Никто твоих детенышей не тронет, ну!

Доманя, наклонив голову, рассматривала красного и розового комочка и саму отмытую мамочку.

— Вот как, значит, — задумчиво произнесла она. — Это ты их отмыла?

— Ну, хламочку я отмыла, а эти, — кивнула я на маленьких, — сами такими родились. Красивые же?

— Намучаешься с ними, — поджала губы Доманя. — Хотя я не думала, что они отмываются.

— Ну, моя ведь квартира отмывается, — сказала я. — Чем они-то хуже? Сгущенку знаешь как трескает? Смешные такие... Кстати... — прервала свой поток восторгов я, — а у тебя нет какого-нибудь покрывала-невидимки?

— Зачем? — удивилась Доманя.

— А я боюсь, что мама их увидит, если вдруг зайдет, или Машка, или подруги мои, — поделилась своей тревогой я.

— Их — не увидят, — успокоила меня Доманя. — Домовых-то не все видят, не то что хламовиков... А вот коробку с мисочками... Что ж, давай я на нее заклинание одно наложу: кроме тебя ее никто не увидит. Правда, под ноги не ставь, споткнуться об нее еще как можно. Но что не увидят — это точно.

— Спасибо! — от души поблагодарила я.