На котором болтались давно потерянные ключи от комнат.
Я расцеловала хламовичка в пахнущую пылью макушку.
— Ну, двойная порция сгущенки тебе, — сказала я, подхватывая и Розового и относя обоих к миске. Достав из сумки мягкую упаковку со сгущенкой, я отвинтила колпачок и выдавила хламовячье лакомство на блюдечко.
Сама же взяла ключи. От торжественности момента пальцы покалывало. Я вздохнула, прошла в ванную и помыла руки, переоделась в домашнюю одежду, а потом уже снова взяла ключи и сунула один в замочную скважину.
На миг показалось, что ключи вовсе не от двери, но все было нормально. Он исправно провернулся в замке, и я толкнула дверь. В нос ударило слегка спертым воздухом — не сильно, потому что какой-никакой воздух попадал в щель под дверью.
Измазанные в сгущенке Красный и Розовый наперегонки бросились в комнату.
Я стояла на пороге, рассматривая комнату и оценивая фронт работ. В целом — не слишком-то все и плохо. Напротив двери было окно, возле которого стояла тумбочка с большим пузатым телевизором, накрытым пожелтевшей салфеткой. Сверху на телевизоре стояли вазочка с цветами и еще какие-то мелочи. По обеим сторонам от телевизора возвышались груды картонных коробок. В комнате у левой стены расположилась старая советская темнокоричневая “стенка”. Напротив “стенки” — диван, журнальный столик и кресло. Второе кресло стояло рядом с дверью, как раз напротив телевизора.
На диване были горой свалены пакеты, стопки одежды и еще что-то. В углу, рядом с дверью в последнюю комнату, стоял старый коричневый шкафчик. Насколько я помню, там в верхнем отделении бабушка хранила свои лекарства, а значит, большую часть из них родители должны были забрать, когда забирали бабушку.
В общем, я зря думала, что эта комната так уж сильно завалена. Да в ней, можно сказать, танцевать можно!
Один из пакетов подозрительно зашуршал. Так и есть, мой красный хламовичок уже забрался на него и сдвинул с места. Озорник ухитрился спрыгнуть с него в самый последний момент на какое-то старое темное пальто и уцепиться коготками. Весил он всего ничего, не больше хомячка, но все равно его движения нарушили хрупкое хламоравновесие, и вся эта груда плавно поехала на пол, подняв в воздух изрядное количество пыли.
Я протолкалась к подоконнику, обойдя картонные коробки, и открыла форточку, впустив в комнату летний жаркий воздух.
Теперь можно и в последнюю комнату заглянуть!
Вообще, в той комнате когда-то была мамина детская. Я открыла дверь — она была безо всяких замков и увидела еще одну пыльную, темную комнату. У окна ее стоял старый письменный стол, над ним слева висели облезлые железные полки. В другом углу у окна стоял столик со старой швейной машинкой — механической и вроде бы сломанной. Рядом, вдоль стены, был массивный шифоньер, сверху заваленный чем попало, а в углу креслокровать. Напротив шифоньера стоял комод. Коробки и сумки с вещами стояли на всех поверхностях: и на кресле, и на столе, и на комоде, и несколько самых больших — на полу, но в целом — ничего похожего на те захламленные квартиры из передачи, которую мне присылала посмотреть Света, — такие, где передвигаться можно только по тропиночкам среди штабелей вещей, натасканных хорошо если не с окрестных мусорок.
Может, и правда воспользоваться советом Тины? Убрать одну из комнат, ну или хоть хлам перетащить из двух в одну и потихоньку разбирать. А туда подселить какую-нибудь девушку, можно по знакомым поискать кого-нибудь.
В общем, надо было хорошо подумать. Жаль только, что хламовичков из свежеоткрытых комнаты было сгущенкой не выманить, постоянно шуршали чем-то. Ладно, что развалят, то развалят, такие уж они. В конце концов, без них я бы еще долго искала ключи, раз их уже угораздило свалиться в кладовке с гвоздика и затеряться в тамошнем хламе.
За время жизни с этими питомцами я уже с ними как-то свыклась и жалела лишь о том, что их нельзя сфотографировать или заснять на видео. Я пробовала — камеры их не фиксировали. А жаль, их уморительные проделки, валяния и почесушки точно бы сорвали кучу лайков на Ютубе. Умела бы я хорошо рисовать — комиксы бы про них творила. Хотя с моей работой не до комиксов...
Я пошла на кухню — доесть свой немудрящий ужин, вернее, остатки вчерашнего. Готовить было лень, и с началом рабочих будней я с трудом могла удержаться от соблазна затариться в магазине готовыми салатами и полуфабрикатами, а еще лучше чем-то, что можно сжевать по дороге от магазина домой.
Итак, у меня есть две комнаты бабушкиных вещей, которые надо разделить на те, что дороги как память, и на те, что можно отдать, продать или выбросить. Наверное, не стоит пока говорить маме, что я открыла комнаты — потому что мы опять будем спорить, что хлам, а что нет. Сколько смогу, столько и разберу до выходных.