Академия тишины

— Снова самобичевание? Брось, сестрёнка, если бы какая-нибудь прожжённая леди лет на двадцать старше взяла бы меня в оборот, я бы тоже не устоял. Ты не виновата, а Габ… он, конечно, зануда и вообще не от мира сего, но… ну, он правда тебя любит, хоть и не знаю, за что! Шучу я, шучу… Он всё это время тебя ждал, и искал, и как только Анна сказала, что ей кажется, что она знает, где тебя найти, чуть с ума не сошёл. Он и к отцу твоему ездил, представляешь? Габ это переживёт и простит, мало ли что он там тебе наговорил из каких-то своих идиотских соображений. Он всё тебе простит, хотя, может, виду и не подаст, ну у него характер такой паршивый, плюс папаша с леди Маргаритой и их вечный трындёж о морали, благоразумии и манерах. Слышишь меня? Ты нужна Габу. Тем более после…

— Кончай болтать, — слушать его было тошно. — Денег дай.

— Ну, куда ты? — тоскливо произнес Джеймс, забирая у меня свернутый журавликом бумажный лист и протягивая монеты в бархатном мешочке.

— Подальше от себя, — сказала я и вышла из комнаты.

Глава 71

Хотя по Таролу я проезжала не раз, видеть столицу из окна экипажа оказалось чем-то совершенно иным, чем своими глазами, ступая собственными же ногами по бесчисленным людным улочкам и проулкам. Никто не обращал внимания на рыжую заморенную девчонку в одежде с чужого плеча, а если и косились, то неприязненно, как на бродяжку, потенциальную воровку тяжёлых кожаных кошельков зажиточных столичных жителей.

Недовольные взгляды ничуть не пугали. Удивительным образом я чувствовала пьянящую свободу, восхитительную пустоту внутри и странное ощущение того, что у меня была какая-то значимая цель оказаться именно сейчас именно в Тароле, а не в одном из других, менее сумбурных и шумных городов нашей страны.

Сказать по правде, к этой свободе и самостоятельности в полной мере готова я не была. До поступления в Академию я жила с заботливым, всячески опекающим меня отцом, который хотя и пытался — довольно безуспешно — держать единственную дочку в строгости, всё равно решал за меня большинство бытовых да и вообще всяких разных других жизненных задач, давая мне возможность учиться в школе, периодически читать глупые любовные книжки, с утра до вечера носиться с мальчишками по улицам и лесам и в целом бездельничать гораздо больше, чем обычно дозволялось работящим хуторским ребятам. Поступив в Академию, я опять-таки о хлебе насущном не заботилась. И вот теперь первый раз в жизни оказалась лицом к лицу с необходимостью самой найти себе еду и крышу над головой. Не стоило забывать и о внешнем виде, мягко говоря, оставлявшем желать лучшего: длинные волосы нуждались в ежедневном тщательном уходе, не говоря уж об элементарно чистых руках и лице, мужская одежда после долгой дороги из Торона выглядела явно не лучшим образом. В гостинице, где я наконец-то обосновалась на пару дней, на меня поглядывали подозрительно и неодобрительно. Не знаю, что в итоге заставило круглощёкую дородную хозяйку сменить гнев на милость и пустить меня в свою по-домашнему уютную обитель: то ли здоровое желание заработать, деньги-то у «бродяжки» были, то ли жалость к моему истощенному состоянию. По крайне мере она настойчиво призывала меня присоединиться к гостиничным завтраку, обеду и ужину, подсовывала мне то пирожки, то фрукты, даже намекала, что вечером остаётся много еды, которой она может поделиться со мной безвозмездно, так что я не знала, как уже спрятаться от этой доброй женщины, смеяться мне или плакать.

Впрочем, вру. Знала, конечно.

Наверное, за несколько дней в столице я сполна наревелась за все предыдущие девятнадцать лет и на все будущие годы тоже. Не очень-то я раньше злоупотребляла этим делом, но вот теперь был шанс наверстать. Особенно, если вспомнить — во всех деталях и подробностях — выражение лица Габриэля, когда он говорил мне это своё "прощай, Джейма". Уверенно так говорил, искренне. То чувство потом, когда шаг за шагом мы становились всё ближе и ближе, максимально близко, как дозволено богами людям. Когда я почти физически чувствовала, что все эти его красивые, но довольно нежизнеспособные устои ломаются, точно хрупкий, построенный из тончайших деревянных лучин игрушечный дворец. Может быть, он и злился на меня, и ревновал, и действительно хотел всё закончить и забыть, больше не испытывать это состояние постоянной болезненной тревоги по моему поводу, но он ничего не мог поделать не только со мной — с самим собой. Габриэля тянуло ко мне так же, как и меня к нему, то ли потому, что мы были такими разными, то ли назло всем внешним обстоятельствам. Может быть, именно я смогла всё-таки бесцеремонно вытащить на свет его скрытую от себя самого обострённую чувственность. Скрытую потому, что она делала его уязвимым, ранимым. Я сделала его уязвимым.