Академия тишины

Он так и сказал это вот "нравишься", как будто подобное слово могло подходить всей ситуации. Я прикусила губу, пытаясь не разрыдаться и не запустить в него чем-нибудь — боги, что угодно, только не так, не это разочарованное скептическое равнодушие ко всему и вся.

— И что будет дальше? — мой голос будто существовал отдельно от меня, повторяя его холодные интонации.

— Дальше? Не знаю. Можно остаться вместе и ничего не обещать друг другу, настолько, насколько это возможно. Я был не прав, когда ждал от тебя… когда вообще чего-либо от тебя ждал. Например, правды. Наверное, стоит просто жить. Я не буду требовать от тебя честности, верности, даже просто твоего присутствия. Делай, что хочешь, Джей. Приходи, уходи или оставайся с тем, кто тебе понравится. С тем, кто сможет тебя удержать, — он улыбнулся, иронично и отстраненно, и махнул мне бутылкой.

— А ты? — я продолжала произносить какие-то пустые слова, почти не понимая их смысла, чувствуя, как у меня внутри что-то каменеет, неумолимо, неотвратимо приближаясь то ли к взрыву, то ли к полному провалу.

— Я тоже буду делать, что хочу. Думать о том, чем дальше заниматься. Спать и болтать о каких-нибудь пустяках с тобой, когда ты есть, а когда тебя не будет рядом… а тебя непременно когда-нибудь не окажется рядом… — он снова задумался. — Я тоже найду кого-нибудь. Сначала просто для утешения, чтобы отвлечься, забыться. А потом, может быть, пойму, что не стоит гнаться за несбыточным, моей прекрасной огненной мечтой. Не хотелось бы, знаешь ли, остаться одному в тот момент, когда до меня окончательно это дойдёт. В конце концов, мой отец это понял.

Я стояла перед ним неподвижно, но внутри дрожала, тряслась, как исполосованное лезвием полотнище на зимнем ветру. Все те события, которые произошли совсем недавно — трагические, печальные, просто тяжёлые — ещё болели внутри, ныли, пульсировали, и я, измученная, не могла вынести его слов, его равнодушия, тех перспектив, которые он предлагал, так спокойно, так… Та жизнь, которую Габриэль обрисовал мне сейчас, была гораздо хуже, чем даже отказ от жизни в целом, и мне хотелось устроить истерику, мне хотелось кричать, швырять и сжигать вещи, хотелось угрожать, что я убью себя, на самом деле себя покалечить или повернуться и уйти в слепой надежде, что он бросится меня догонять.

Но всё это было бесполезно, всё это было глупым детским демаршем, и я просто стояла, не шевелясь, как пришпиленное булавкой засушенное насекомое в чьей-то коллекции.

Габриэль шевельнулся первый, бутылка выскользнула из его рук и упала, разлетаясь брызгами и осколками. Стекло хрустнуло под ботинком. Он подошёл ко мне, остановился, не касаясь, просто разглядывая с ног до головы.

— Я любил тебя, наверное, не так, как тебе было надо, но так, как мог… И до сих пор люблю, хотя и зря. Я люблю тебя и хочу тебя, — сказал он задумчиво. — Да, но… может быть, всё это время не ты была мне нужна, а та девочка, которую я себе выдумал и которой вовсе никогда не существовало? Может быть, и ты всё выдумала, Джей? Несмотря на то, что мне ты никогда не доверяла, я почему-то думаю, что с собой ты была честной. Я же тебе не нужен. Такой, как есть — я тебе не нужен. Тебе со мной скучно.

Мы стоим друг перед другом так близко — и так далеко, как никогда раньше.

— Ты слишком легко сдался, — сказала я, протянула руку к его груди, прижала ладонь. Одни боги знают, чего мне стоило собраться с мыслями и словами. — Неужели ты правда просто так легко сдался?

Габ перехватил мою руку, то ли пытаясь оттолкнуть, то ли наоборот, удержать. И не ответил.

— Меня не устраивает то, что ты предлагаешь. Так что да — утром мы уедем. Или в разные стороны, или в одну. Но если в одну, то не так. А нормально.

— Нормально — это как? — Габриэль легонько целует меня в ладонь, в запястье, прижимает мою руку к своей щеке, и я не знаю, чего хочу больше — врезать ему как следует, так, чтобы рука заболела, или притянуть к себе. Что угодно, только бы он стал таким, как раньше. Живым, а не вот этим вот насмешливым умертвием. — Нормально — это когда ты будешь вытворять то, что взбредёт в твою безумную голову, не ставя меня в известность, а я буду старательно делать вид, что ничего не замечаю? Зачем эти игры? Давай действовать открыто. Почему только ты можешь позволить себе…

Мои отросшие острые ногти сжимаются на его шее раньше, чем я успеваю что-то обдумать.

— Ты мой, — шепчу ему, глядя в глаза, голубой и зелёный, по очереди. — Только мой. Ни с кем ты не будешь утешаться и забываться, понял?

— Конечно, — он всё же морщится, но терпит. — Я буду преданно тебя ждать всю свою жизнь, дорогая. Когда тебе будут надоедать твои приключения, у меня будет шанс… — мои пальцы снова непроизвольно впиваются в его кожу, и он вдруг резко дёргает меня от себя, вдавливает в деревянную стену с такой силой, что я охаю от боли и пытаюсь вырваться, но он сильнее.