Академия Весны

– Добрый вечер. – У дверей библиотеки стоит декан, и Брайт смущенно улыбается. Он здоровается по‐пинорски – видимо, это попытка уколоть за прогул пары. Все‐то он знает.

Декан не в преподавательской форме, как было во время занятий, на нем серый спортивный костюм: штаны и объемная толстовка. На ногах простые белые кроссовки. Он кажется еще проще и улыбчивее, настолько, что Брайт чувствует, как щеки немного краснеют.

– Добрый вечер, профессор, – отвечает она так же по‐пинорски.

– Готовы к отработке? – Он говорит медленно, чтобы она успевала переводить, но будто не сомневается, что ей это под силу.

– Честно говоря, с большим удовольствием пошла бы к себе и легла спать.

Столь длинное предложение удостаивается довольной улыбки, и Эмен Гаджи толкает дверь библиотеки, пропуская Брайт внутрь. Она замирает. Великолепных стеллажей, уходящих под потолок, больше нет. Всюду, словно мертвые бабочки, лежат книжные развороты, и Брайт даже удивляется, что они не разлетаются, потревоженные человеческими шагами. Обугленные полки источают запах костра и плавленой полировки. Витражи закоптились, магический фон ослаблен и словно одичал, это очень чувствуется. То и дело лица и рук Брайт касаются воздушные потоки, холодные или горячие, – это магия, освободившаяся от книжной оболочки.

– Вы знаете пинорский, – произносит Эмен Гаджи утвердительно и заинтересованно.

– Да… отец учил. Он алхимик…

– Знаю. Его книга была в этой библиотеке. Ее используют на парах алхимии как учебное пособие.

Брайт улыбается, ей бы хотелось заниматься по книге отца, но у нейромодификаторов нет в программе первого курса алхимии.

– Отец говорил на пинорском как на родном. Он сказал, что это наш тайный язык, когда мне было пять, и я сочла своим долгом штудировать пинорские словари.

– Как много талантов, – смеется Гаджи. Это могло бы быть неловко, но в его тоне сквозит сарказм. – Поиск приключений, основы хирургии и пинорский. Что еще? Чечетка? Декламирование стихов?

– Я неплохо пою, – отшучивается Брайт, а декан преувеличенно серьезно кланяется.

– Пожалуй, этот концерт я пропущу. – И они начинают смеяться.

Голоса отдаются в пустой библиотеке страшно громко, гулкое эхо возвращается и бьет по ушам.

– Итак… что нужно делать? Убираться?

– В каком‐то смысле. В библиотеке было несколько миллионов книг. Как минимум три тысячи из них содержали темную магию. Они были не о темной магии, а с ней. Это разные вещи, как вы понимаете.

Брайт кивает.

– Теперь эта магия облепила стены и не даёт их восстановить. Еще пара тысяч активных светлых книг, они летают по помещению, чувствуете?

– О да! – Брайт поднимает руку и смотрит, как молочно-белое облако концентрированной магии стремительно ее обволакивает, щекоча и охлаждая. – Что они делают?

– Жаждут общения. Их же никто не читает.

– И что с ними теперь делать?

– Темные отскрести со стен. Светлые поймать.

– А уборка? Кто сделает это?

– Библиотека сама восстановится, как только стены будут очищены, а светлые книги перестанут сходить с ума.

– И книги сами…

– Да, книги тоже восстановятся, как только их магия будет поймана. Те, в которых магии не было, подтянутся следом.

– Вау…

– Вы не бывали в магических библиотеках?

– Я никогда не думала, что они так работают… – Брайт трогает молочно-белый туман, он ластится как живой. – Как его ловить?

Гаджи вытягивает руку над туманом.

– Место, – велит он по‐пинорски, а туман возмущенно взвивается и формируется в полупрозрачную книгу. – Пошевеливайся!

И подставляет черный мешок, который достает из кармана толстовки. Книга недовольно хлопает страницами, но послушно ныряет в мешок.

– Один готов. Осталось три тысячи двести восемь светлых книг. Раз уж вы знаете пинорский, будете их ловить. Темные книги оставим мистеру Хейзу.

Брайт кивает и оглядывается. Это странно, но ей кажется, будто стоит упомянуть Рейва Хейза, как он тут же словно материализуется из воздуха. Она натыкалась на него сотню раз за остаток дня и никак не могла понять, то ли сама обращает на него внимание, то ли он ее преследует. Везде и всюду говорят о Хейзе, он настолько популярен, что можно даже не прислушиваться и все равно узнать, с чем он пил кофе на обеде и какого цвета у него ежедневник. А потом он проходит мимо, и приходится мучительно гадать, был ли услышан этот глупый треп.

Вот и теперь Брайт замирает, кожей чувствуя приближение проблем. Хейз стоит в дверях, крутит на указательном пальце какой‐то брелок и смотрит на носки своих ботинок. Выглядит немного усталым, осунувшимся, но лицо слишком презрительно кривится, чтобы его пожалеть.

– Мистер Хейз, – кивает Эмен.

– Добрый вечер, сэр. – Хейз чуть щурится в знак приветствия, но не делает попыток приблизиться. – Мне тоже проведете инструктаж?

– Полагаю, студент шестого курса в этом не нуждается.