Академия высокого искусства. Магиня

Айра же его старания не только не понимала, но никак не могла взять в толк, для чего использовать Озарение для такой, в сущности, мелочи, как ее растянутые связки. Призрак, разумеется, бурчал и всячески выражал недовольство, а потом справедливо заподозрил, что она просто еще ни разу не испытывала полноценного состояния внутреннего прозрения. После чего взъярился по-настоящему, обругал некрасивыми словами лера де Сигона, так же словесно пнул утонченного и высокомерного эльфа, не преминул упомянуть молчаливого и строгого господина Огэ… а потом так же неожиданно успокоился и заявил, что так, наверное, даже лучше. Потому что у него нет никакого желания просвещать живых коллег относительно того, где и когда Айра заполучила себе в компаньоны столь странного защитника, как метаморф. А еще он сказал, что им совсем не нужно знать о том, что она некогда коснулась Сердца Зандокара и осталась жива.

Айра на эту прочувствованную речь неловко помялась и запоздало признала, что временами действительно слышит биение чьего-то Сердца. То совсем рядом, то, наоборот, неимоверно далеко. Но каждый раз, когда это происходит, ей неизменно становится плохо, а потому она старается о нем даже не думать. И, если уж ничего не получается, то хотя бы думать поменьше. А поскольку каждая попытка достигнуть Озарения всегда ознаменуется мутным сиреневым туманом и сильным сердцебиением, то она, что совершенно естественно, всеми силами старалась не допустить нового обморока. И, собственно, только по этой причине еще не достигла пика своего проклятого Озарения.

Марсо, услышав правду, на долгий миг просто онемел. А когда Айра упомянула о Зорге, чьими усилиями ей всегда удавалось вырваться из лилового забытья в самый последний момент, издал какой-то странный звук и растерянно опустился на краешек стола, уставившись на девушку так, словно увидел в первый раз в жизни. Затем он немного помолчал. Подумал. Наконец, очень тяжело вздохнул и весьма странным голосом попросил описать непонятные приступы поподробнее. А когда Айра, неловко кашлянув, послушно пересказала, то вообще умолк на полчаса и замер в непонятной неподвижности, словно полупрозрачная статуя древнего мыслителя. После чего снова ожил, заметно побледнел, став просвечивать еще больше, чем обычно, а потом очень тихо предложил продемонстрировать.

Она честно попыталась и почти без труда достигла уже знакомого состояния полусна-полуяви, в котором ее нередко посещали подозрительно реальные видения и иногда слышались многочисленные голоса. Вот и сейчас она на какое-то время утратила собственное "я" и стала сперва старой седой женщиной, обожающей поучать молоденькую правнучку, затем — мудрым цветочником, у которого была на редкость нерешительная дочь, юным учеником в тренировочном зале, вынужденно терпящим грубые слова старого ветерана, ворчливым писателем, задумавшим воплотить на бумаге все впечатления своей богатой на события жизни… чужие судьбы сменяли друг друга так быстро, что она не всегда успевала понять, где кончается одно и начинается другое. Голоса в голове неприятно плыли, переходили один в другой, менялись, грубели и снова становились приятными, мелодичными, женскими. Перед внутренним взором промелькнули десятки лиц, сотни интерьеров, десятки и сотни различных мест, где она никогда не бывала прежде. А затем, словно завершая калейдоскоп многочисленных картинок, перед ее глазами вдруг возникла гигантская поляна с уже знакомым Деревом Огла. Только на этот раз оно было раза в два крупнее и еще более величественное, имело значительно большую крону, чем тогда, и, как ни удивительно, невероятно богатую листву сочного лилового оттенка. И никаких эльфов возле него не было. Зато была Айра. Одна. Окруженная со всех сторон тесной изгородью из игольника. И она точно так же, как лер Легран недавно, с тихим стоном выпадала из толстого ствола, поддерживаемая за обнаженные плечи тонкими гладкими ветвями, буквально повисала на них, с трудом делая первый вздох — бледная, растрепанная, с такими же светлыми волосами, как сейчас, в которых еще не блистала яркой меткой длинная лиловая прядь. И с широким багровым пятном на груди, под которым больше не было никакой раны…

Испуганно отшатнувшись, Айра вскрикнула и, выпав из яркого видения, пришла в себя, но от резкого движения не удержалась на краешке Кресла и закономерно шлепнулась на каменный пол, больно ушибив мягкое место. После чего со стоном потерла пострадавшую часть тела и со вздохом, едва успокоив бешено колотящееся сердце, вернулась обратно, вопросительно воззрившись на отстраненно взирающего призрака.

— Вот так, — невесело улыбнулась она. — Каждый раз одно и то же. Как только начинаю что-то припоминать, сразу теряю ориентацию, потом становится больно и меня будто вышвыривает из Озарения. Стыдно, конечно, но я так и не смогла ни разу удержаться в нем больше нескольких секунд. Хорошо, что мне пока запрещена практика, иначе позору было бы — не оберешься, ведь остальные уже свободно пользуются Озарением, а я… и три секунды не могу его удержать.