Академик Ландау. Как мы жили

— Никто не может предугадать исход наверное, Кора. Композитор Скрябин не думал, что умрёт от сепсиса, который возникнет потому, что он расковыряет прыщ на лице.

— Тогда нет! — вскричала она, ломая руки. Зрачки её вдруг сузились, и она стала отходить от меня, как будто я и есть та самая смерть, которая грозила Дау.

— Хорошо, — сказал я, — будем делать попытки, которые, может быть, к чему-либо приведут. Но я уже не верил в это.

В один из ближайших после этой сцены дней я сказал Дау, что Кора опасается за исход операции и что поэтому надо повременить с тем, чтобы она привыкла к этой мысли. Дау сделал жест обеими руками, означающий согласие, но спустя минуту прервал меня, перешедшего уже на другую тему, и спросил:

— Только ли в Коре дело?

Его умные и добрые глаза светились такой доверчивостью, что я не смог солгать.

— Нет, Дау, не только в Коре, но и во мне.

Дау согласился с тем, что моё положение сложное, так же, как и Коры, но он не видит в этом непреодолимого препятствия. Он видел выход в нашей общей встрече с Капицей, и, если бы мы решили все это втроём, дальнейшее соблюдение необходимых формальностей Капица взял бы на себя.

На том и порешили, но не успели провести в жизнь задуманное, и тут главная вина падает на мою медлительность. Теперь, когда мне нужно было пойти к Капице, я откладывал этот визит со дня на день. Где-то в глубине сознания у меня таилось убеждение, что консилиум займёт жёстко отрицательную позицию, да и, кроме него, будут и другие препятствия». После визита Кирилла Семёновича Дау не повеселел.

— Кирилл Семёнович сказал, что надо оперировать мой живот.

Когда Дау ушёл на прогулку с Танечкой, под видом генеральной уборки я их попросила погулять подольше. Сама принялась тщательно обследовать его постель. Лезвий в доме не было, он давно пользуется электрической бритвой. Убрала все галстуки, все, что только могло вселить подозрение, снотворных у него не было. И все-таки страхи терзали меня. Убедительно было одно: «Если я не обречён, Женька не посмел бы мне так хамить». «Померанчук ведь не подозревает, что он обречён».

Все это так, но ведь Дау не обречён. Он выздоровеет и вернётся в науку! Своими опасениями поделилась с Танечкой, на неё положиться можно. Моя жизнь очень осложнилась. В меня вселился страх. Это было ужасно!

После возвращения из Чехословакии Дау стал реже вставать ночью. Я уже начала ложиться в постель в соседней комнате. Теперь я одетая, только брала подушку, ложилась на пол, в коридоре у двери Дау, приоткрыв дверь в его комнату, всю ночь прислушивалась, ловя все шорохи ночи, пугаясь каждого вздоха Дау.

Как-то пришёл с визитом академик Гинзбург. Он поднялся наверх к Дау. Там была Танечка. Вдруг слышу гневный голос Дауньки: он кричал Гинзбургу:

— Убирайтесь вон. Я видеть вас не желаю. Вон! Вон! Поднялась быстро наверх. Бледный, растерянный Гинзбург, пятясь, выходил из кабинета. У Тани тоже весьма растерянный вид. Гинзбург ушёл.

— Зайка, милый, ты его за что выгнал?

— Как за что? Это первый друг и приятель Женьки. Выгнал его за дружбу с вором Женькой.

Логично? Безусловно.

Жизнь! Когда ты перестанешь мне подставлять подножку? Теперь и этот Гинзбург, его таланту Дау помог созреть в учёного, будет распространять весть, что Ландау сошёл с ума. Это было невыносимо больно! Я очень расстроилась, в изнеможении опустилась возле Дау. Взяла его искалеченную руку из рук Танечки.

— Танечка, там обед в кухне готов. Идите пообе дайте, а я помассирую ему руку. Мой милый Зайчик, ты всегда был белоснежный, без единого пятнышка. Раньше ведь ты сам очень симпатизировал Гинзбургу. Гинзбург в отличие от Женьки ведь талантлив?

— Да, Коруша. Гинзбург талантливый. Но некая муть в нем есть.

— Даунька, скажи мне, как ты мог этого ворюгу Женьку так приблизить к себе? Его фантастическая скупость, его невероятная жадность к деньгам должны у каждого человека вызывать только презрение.

— Коруша, ещё в Харькове, будучи студентом, он зацепился за меня. Отцепиться было невозможно. А потом он единственный из моих учеников провёл в жизнь мою замечательную теорию «как надо правильно жить». Конечно, я не предполагал, что имею дело с вором.

— Зайка, что твой Женька — пакость, это я знала всегда. Сейчас просто не время заострять на этом внимание. Сейчас надо выздоравливать.

Опять этот весь инцидент с вором-Женькой и Гинзбургом припишут моей мелочности. Конечно, это я настраиваю Дау, чтобы он требовал свои подарки у Женьки, но не могу же я объявить по радио, что иностранцу Шёнбергу член-корреспондент АН СССР Е.М.Лившиц продемонстрировал украденные им у больного Ландау именные подарки. А этот иностранец, будучи с визитом у Ландау, не ведая того, что Лившиц демонстрировал ему краденые вещи, с восторгом описал виденные им вещи у вора-Лившица.