Времени для акклиматизации в горах у нас практически не было. Все передвижения осуществлялись на лошадях – удивительно послушных, умных и обученных животных. Но все равно было трудно. Трудно было всем, а особенно Владимиру Евгеньевичу – на местах предполагаемой охоты на медведя или оленя нужно было подниматься пешком по крутым склонам без лошадей, преодолевать каменные осыпи и заросли рододендрона. Все это оставляло В. Е. Соколову мало надежды на то, что он собственноручно добудет что-либо. Ему доставались самые «неперспективные» номера и на первой охоте это немножко угнетало его. И тем не менее успех сопутствовал именно ему. Медведя, который, не получив ни одной раны, прошел под шквальным огнем через четыре номера и полным галопом уходил за склон, он первым же выстрелом буквально достал с расстояния почти 200 м. Медведь развернулся и бросился на выстрел и был уже добит им же последним выстрелом в упор прямо под ногами. Испугался ли он, трудно сказать, но для меня это был очень напряженный момент. Он весь был поглощен процессом. Прошла минута, и Владимир Евгеньевич буквально преобразился – если можно так выразиться, его лицо стало излучать удовлетворение, ему трудно было сдерживать свои эмоции, и в то же время он стеснялся их, плечи его расправились, он перестал сутулиться и гордо стоял в ожидании поздравлений. Улыбка уже не сходила с его лица до самого вечера. Не забывал он и подшучивать над горе-стрелками. Охота как процесс мало занимала Владимира Евгеньевича. Все внимание уделялось обработке материала. Он сам взвешивал, измерял, вырезал кожные железы, готовил и подвязывал этикетки. Во время ожидания на номерах он интересовался уже больше различными видами растений вокруг, выкапывал их и складывал в пакеты и по возвращении передавал Светлане Михайловне для Главного ботанического сада.
Запомнились проводы В. Е. Соколова. Взрослые мужчины аула спустились к речке провожать нас, а дети и женщины вышли на плоские крыши своих домов и стояли там до самого прилета вертолета. Эта картина очень тронула Владимира Евгеньевича, он много фотографировал жителей на крышах домов и с грустью прощался с горами. К сожалению, мне не пришлось больше бывать с Владимиром Евгеньевичем какое-то продолжительное время, но в каждый мой приезд в Москву я, хоть на одну минуту, пытался попасть к нему в кабинет и, несмотря на постоянную занятость, он всегда оставался обаятельным, доступным для общения человеком.
Первое мое знакомство с Владимиром Евгеньевичем состоялось в 1965 г., когда я уже несколько лет изучал акустику и гидродинамику дельфинов. В то время я тесно сотрудничал с Институтом морфологии животных, вместе с В. Р. Протасовым мы изучали звуки рыб. К тому времени я уже опубликовал несколько работ по гидробионике. Я знал, что Владимир Евгеньевич тоже активно интересуется бионической тематикой, опубликовал много работ по морфологии кожного покрова китообразных, и мне захотелось посоветоваться с ним по одному очень важному вопросу, касающемуся гидродинамики дельфинов. Он назначил мне встречу в Институте механики МГУ. Я очень волновался, но он покорил меня простотой, вниманием и душевностью. Следующая наша встреча состоялась в Севастополе в дельфинарии Военно-Морского Флота в 1969 г. Я был там с экспедицией от Акустического института, где в то время работал. А Владимир Евгеньевич был научным руководителем дельфинария и регулярно там бывал. Надо сказать, что благодаря Владимиру Евгеньевичу бионические работы в дельфинарии получили интенсивное развитие, да и сам дельфинарий был организован по его инициативе и при его непосредственном участии. Там мы регулярно встречались с Владимиром Евгеньевичем, а в конце 1970 г. он предложил мне перейти на работу в ИЭМЭЖ. Я, не колеблясь, согласился, хотя сознавал, что серьезно рискую: новый коллектив биологов, моя неподготовленность к работе в таком коллективе. Но я знал Владимира Евгеньевича, широту его интересов, отсутствие снобизма, умение понять и оценить человека.