Ах, война, что ты сделала...

Короче, такого мне наговорил, так застращал, что я и на самом деле испугался. Вижу, к чему клонит сволочь, а что поделаешь: ведь от его оценки и докладов вышестоящему руководству зависит моя судьба. Хочется, чтобы все было хорошо, как и есть на самом деле, а он гнет свое: «все очень плохо». Потом, когда остались с ним наедине, он мне и говорит: «Товарищ капитан, у моего начальника сын упал с мотоцикла, порвал американские джинсы, сломал японский магнитофон, часы „Сейко“, ручку с позолоченным пером. Начальник расстроенный, нигде достать не может. Он сказал мне, что у вас этого барахла здесь навалом. Помочь нужно полковнику. Да он и сам, возможно, сюда скоро подъедет, так что имейте в виду. Я еще денька три здесь поработаю, так ты, замполит, уж постарайся. Я увезу ему, скажу, что ты помог. Зачтется в дальнейшей службе».

— Какой негодяй! — продолжал возмущаться он. — И ты смотри, как все хитро — не мне, мол, а начальнику. Начальник-то шишка, против не попрешь, хотя голову на отсечение даю, что он и не подозревает, какой ушлый у него офицер в отделе. Да и не будет он об меня мараться, у него есть свой «снабженец». Крохоборы проклятые. Пошел бы этот майор со мной в рейд, посмотрел бы, сколько «такого барахла» и где валяется. Но ведь ничего не поделаешь, надо просить ротных, чтобы достали, а не то напишет плохой акт. Наврет с три короба, преувеличит, но никому ничего не докажешь. Они ведь смотрят на работу мерками Союза, и наплевать им на наши условия, особенности и специфику службы… Геннадий, как вы работали здесь? Неужели и тебе предлагали «помочь начальнику»? И как ты выходил из такой ситуации? Ведь эта просьба, как палка о двух концах: попросишь ротного достать, считай, что навсегда потерял моральное право наказывать его за грабежи. Ведь «достать» — это забрать, ограбить. Неужели они не понимают, что часы и джинсы на дороге не валяются? Конечно, можно еще купить ему то, что он просит, но на свои деньги, хотя это очень дорого. Раз купишь, потом будешь покупать ему все время. Он-то не будет знать, что я покупаю на свои, посчитает, что все это без особого труда дается мне в рейде. А у меня своя семья, зачем я буду отрывать от нее? Чтобы задабривать этих сволочей? Что делать, подскажи!

— То, что они сволочи и крохоборы, — это точно. Но ругаться с ними не стоит. Ты поговори с замами, ведь каждого из них тоже «доят» свои проверяющие. Система бакшишей отточена до совершенства, и ничего ты с этим не сделаешь. Свои деньги на проверяющих тратить не нужно. Просто то, что ты мог взять в рейде и оставить себе, нужно отдавать таким проверяющим. А их за твою службу здесь сменится много, и все будут, используя свое служебное положение и превосходство, доить тебя. Ты прав в том, что это действительно палка о двух концах, и ударят они оба, вопрос времени, когда и какой больнее. Я только и удержался на должности, что ничего не брал и никому не давал. Если бы Плиев поймал меня на чем-то аморальном, он съел бы меня в шесть секунд. Он искал такой повод, но не нашел. И не потому, что я такой идейный и честный. Я просто очень хорошо представлял возможные последствия, если я попаду кому-нибудь на крючок. Мне тоже хотелось взять в бою деньги, хорошие вещи, но рядом со мною всегда был кто-то, кто мог на меня «настучать», а это означало конец моей военной карьере, возможно, и жизни. Поэтому думай и решай сам. А эти проверяющие? Они же не задумываются в Ташкенте об этом, а нам нужно думать, как поступать, чтобы и они были довольны, и твоя честь не замарана, и совесть чиста. А их просьба равносильна приказу. Так что думай, крутись. Это все не так просто. Это философия, афганская наука выживания.

Получался явный парадокс: с одной стороны, все начальники боролись с грабежами, воровством, нарушениями воинской дисциплины, а с другой — сами подталкивали нас к этому своими «безобидными» просьбами. Маленький проверяющий просил меньше, большой начальник — больше. Трофеи-то брались в бою воюющими подразделениями, а значит, и обращаться нужно было к нам, к тем, кто воевал. Правда, были и другие источники.