Ахматова. Юные годы Царскосельской Музы

Её избранник происходил из ополячившихся служилых немцев, приписанных в XVIII веке к дворянам Волынской губернии. Детство и юность Штейна прошли в Харькове, в семье дяди, профессора Харьковского университета, выдающегося лингвиста и теоретика искусства А. А. Потебни, от которого племянник унаследовал любовь к славянской филологии. Штейн поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета, изучал языки и литературу западных славян (позднее он издал том «Славянских поэтов» в собственных «переводах и характеристиках»[208]). Отец Штейна служил письмоводителем канцелярии Академии наук и сотрудничал в Центральном комитете иностранной цензуры, сестра Наталья была одноклассницей Инны Горенко по царскосельской Мариинской гимназии. Энергичный и легкомысленный Штейн был заводилой большой студенческой компании, куда входили царскосёлы Валентин Анненский (сын директора Николаевской гимназии), Борис Мейер, Владимир Голенищев-Кутузов, Игнатий Варшавский, Иван Селивёрстов. Как и положено в студенческой bande joyeuse[209], нравы тут царили весьма вольные, а с точки зрения добропорядочных царскосёлов – и вовсе предосудительные:

Быстры, как волны,
Все дни нашей жизни,
Что час, то короче
К могиле наш путь.
Налей, налей, товарищ,
Заздравную чару,
Бог знает, что с нами
Случится впереди.

Привязанность Штейна к старшей дочери статского советника Андрея Антоновича Горенко не была секретом ни для кого из царскосёлов, за исключением разве что самого Андрея Антоновича. Тот пробудился лишь когда речь зашла о родительском благословлении, а, пробудившись, восстал и решительно возмутился. Возможно, в том повинен был отчасти и Штейн, который в минуты волнения и неуверенности оказывался несколько без царя в голове, смахивая на гоголевского Хлестакова. Однако, думается, что главной причиной раздора стало то печальное во все времена обстоятельство, что двадцатидвухлетний жених был гол как сокол.

Наверное, в иных, менее драматичных жизненных обстоятельствах Андрей Антонович воздержался бы от чрезмерной резкости. Но именно осенью 1904 года несчастья начали обступать статского советника со всех сторон. Крейсерская экспедиция, вызвавшая гнев Государя, пошатнула позиции ведомства великого князя Александра Михайловича. Работа Управления во второй половине 1904 года оказалась фактически парализована, а горячий великий князь срывал гнев на подчинённых. Кроме того, в морских кругах царило теперь гнетущее ожидание развязки в эпопее 2-й Тихоокеанской эскадры, продвигавшейся по Атлантике к африканскому Мысу Доброй Надежды, чтобы, обогнув его, направиться через Индийский Океан в Тихий:

В моря заклятые родимая армада
Далече выплыла… – последний наш оплот![210]

Порт-Артур ещё держался, в Манчжурии с переменным успехом шли бои, но предчувствие ужасной катастрофы начало распространяться к концу 1904 года среди всех, так или иначе причастных к руководству войной столичных офицеров и чиновников. К уязвлённому патриотизму тут примешивался и вполне понятный, хотя и низменный, страх за собственную будущность. Проигранная (не дай Бог!) война неизбежно должна будет завершиться поисками виновников поражения. А как ищут таковых в России, и какие щепки при этом летят – было хорошо известно всем…

Вот когда Андрей Антонович, вероятно, и не раз, и не два вздохнул о надёжной и обеспеченной службе в Государственном контроле, которую он так опрометчиво оставил, ринувшись на великокняжеский призыв с юношеским задором: «Aut Ceasar, aut nihil!»[211]. Выходило, судя по всему, «nihil». Между тем, ввиду возможной отставки, собственные дела у Андрея Антоновича были совсем нехороши: банковский кризис, случившийся в 1901–1902 годах, серьёзно задел его сбережения, а деньги жены к этому времени без следа исчезли в разных приключениях и передрягах, которых много выпало с середины 1880-х годов на долю четы Горенко. Получалось, что на недалёкую старость у статского советника и отставного кавторанга оставались лишь нажитые на службе Отечеству благородные седины. Тут-то старшая дочка и загорелась вдруг желанием непременно навязать Андрею Антоновичу на шею ещё и чудаковатого зятя-студента!

О подробностях замужества Инны Горенко в настоящее время известно мало: по всей вероятности, это знаменательное событие произошло в первые осенние месяцы 1904 года (во всяком случае, до конца ноября), и молодые поселились в съёмной квартире где-то в районе Баболовского парка или в Павловске. Зато совершенно точно известно, что Андрей Антонович запретил младшим детям бывать у молодожёнов – из чего можно сделать неутешительный вывод о скандальных обстоятельствах, сопровождавших возникновение новой четы. Известно и то, что запрет главы семейства детьми не соблюдался, причём Инна Эразмовна активно поощряла подобное неповиновение.