Ахматовские зеркала

«Уверяю, это не ново…
   Вы дитя, синьор Казанова…»
      «На Исакьевской ровно в шесть…»
«Как-нибудь побредем по мраку,
   Мы отсюда еще в “Собаку”…»[17]
      «Вы отсюда куда?» —
                  «Бог весть!»
Санчо Пансы и Дон Кихоты
   И, увы, содомские Лоты[18]
      Смертоносный пробуют сок,
Афродиты возникли из пены,
   Шевельнулись в стекле Елены,
      И безумья близится срок.
И опять из Фонтанного грота[19]

,   Где любовная стонет дремота,
      Через призрачные ворота
         И мохнатый и рыжий кто-то
            Козлоногую приволок.
Всех наряднее и всех выше,
   Хоть не видит она и не слышит —
      Не клянет, не молит, не дышит,
         Голова Madame de Lamballe[20],
А смиренница и красотка,
   Ты, что козью пляшешь чечетку,
      Снова гулишь томно и кротко:
         «Que me veut mon Prince Carnaval?»[21]

И в то же время в глубине залы, сцены, ада или на вершине гётевского Брокена появляется Она же (а может быть – ее тень).

Как копытца, топочут сапожки,
   Как бубенчик, звенят сережки,
      В бледных локонах злые рожки,
         Окаянной пляской пьяна, —
Словно с вазы чернофигурной,
   Прибежала к волне лазурной
      Так парадно обнажена.
А за ней в шинели и в каске
   Ты, вошедший сюда без маски,
      Ты, Иванушка древней сказки,
         Что тебя сегодня томит?
Сколько горечи в каждом слове,
   Сколько мрака в твоей любови,
      И зачем эта струйка крови
         Бередит лепесток ланит?

Глава вторая

Иль того ты видишь у своих колен,

Кто для белой смерти твой покинул плен?

1913

Спальня Героини. Горит восковая свеча. Над кроватью три портрета хозяйки дома в ролях. Справа она – Козлоногая, посредине – Путаница, слева – портрет в тени. Одним кажется, что это Коломбина, другим – Донна Анна (из «Шагов Командора»). За мансардным окном арапчата играют в снежки. Метель. Новогодняя полночь. Путаница оживает, сходит с портрета, и ей чудится голос, который читает: