«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!». «Сталинский сокол» № 1

Но вот на горизонте показалась черная точка. Все вздохнули с облегчением. Она быстро увеличивалась в размерах, уже различались очертания самолета, когда бросилось в глаза его странное поведение. Он то клевал носом, то резко взмывал.

– Все ясно, – сказал Покрышкин. – У него нарушено управление.

Взяв трубку, он запросил по радио:

– Клубов?

Молчание.

– Клубов! Бросай самолет! Бросай самолет! – приказал Покрышкин.

По-прежнему молчание.

– Он или ранен, или у него повреждена рация, – предположил Масленников.

– Очевидно, так, – согласился Покрышкин.

Истребитель стал заходить на посадку. От его кульбитов у всех на душе скребли кошки. Он делал такие клевки, что, казалось, вот-вот врежется в землю. В последнее мгновение Клубов слегка приподнял нос самолета и мастерски посадил его на живот.

– Ур-ра-а-а! – понеслось по аэродрому. Все сорвались и понеслись к затихшей «аэрокобре».

– Доктор! Машину к самолету! – подал команду дежурному врачу Исаев.

Клубов как ни в чем не бывало вылез из кабины на крыло, спустился на землю и стал неторопливо осматривать израненный самолет. Увидев огромную дыру в фюзеляже, он остановился, сдвинул шлемофон на затылок и задумчиво проговорил:

– Как же ты дрался, дружище!

Потом повернулся, разыскал среди обступивших самолет Покрышкина, подошел к нему и четко, как положено по уставу, доложил:

– Товарищ командир! Боевое задание выполнено. В результате воздушной разведки…

Он стал докладывать о результатах разведывательного полета. Все смотрели на него с восхищением. Всегда строгий и сдержанный Покрышкин на этот раз не удержался и, едва подчиненный закончил свой доклад, стиснул в объятиях этого невозмутимого крепыша.

– Ну, рассказывай, что там было, – нетерпеливо спросил майор, когда всей компанией они направились на КП.

– Когда возвращался с разведки, – оживившись, на ходу стал рассказывать Клубов, – над передним краем на меня навалились шесть «мессов». Действовал, как вы учили. Двадцать секунд на одного и отрыв! Мотал их на вертикалях, пока двоих не подловил. Но один попался опытный и цепкий. Сблизился и ударил по мне сразу из трех пушек. Я горкой вверх. Скорость у меня упала. Немец развернулся и опять повторил маневр. Я успел по нему пальнуть под углом в девяносто градусов. Удалось его отпугнуть, и я пошел вниз. Когда я в очередной раз сделал горку, тут уж он открыл огонь с упреждением и угодил мне в фюзеляж. Пробил огромную дыру. Пришлось штопорить, когда выводил, думал, гробанусь. Домой летел, как говорится, «на честном слове и на одном крыле». Точнее, на одном моторе. Он, гад, перебил мне трос стабилизатора.

– Ничего, – утешил его Покрышкин. – За одного битого двух небитых дают. Ошибку ты, брат, допустил, не надо было вниз уходить…

– Да уж потом понял, – застенчиво улыбнулся Клубов, – да поздно. Ничего, я его раскраску запомнил, мы еще с ним сочтемся.

Не менее интересным летчиком был Николай Трофимов. Он обращал на себя внимание удивительным спокойствием в бою, уверенностью и умелыми действиями. Покрышкин в своей группе всегда поручал ему прикрывать сверху ударную четверку. Обнаружив противника, Николай спокойно, так, словно он был занят обычным житейским делом и хотел сообщить о своих намерениях товарищу, докладывал командиру: «Справа ниже «мессеры»! Иду в атаку».

Во время наступления летчики обычно летали до позднего вечера. Но если на земле бывали заминки, тогда у летчиков появлялись свободные вечера, и все направлялись в импровизированный клуб в каком-нибудь полуразрушенном доме. Как обычно, из БАО крутили какой-нибудь старенький рваный кинофильм. Летчики, техсостав садились на пол и терпеливо ждали, когда во время очередного перерыва киномеханик перемотает пленку и начнет показывать дальше.

Обычные будни фронта. В тылу люди с увлечением следили за сводками Информбюро, где фигурировали отбитые у врага города и села, указывалось число взятых в плен немцев, техники. Они не представляли, насколько порой томительны бывали на фронте вечера, особенно у авиаторов, где нет непосредственно передовой и где летчики и техсостав в свободное время иногда просто не знали, чем занять эти несколько часов, неожиданно появившихся в постоянно напряженных буднях. Днем еще можно было сгонять в футбол, пойти выкупаться, а вечером? Фильмов новых нет, книг нет, артисты не приезжают, все девчата под строгим контролем. Одним словом, тоска!

И тут на выручку приходили танцы. Неизменным их «организатором» был Андрей Труд. Проводили на улицу тусклый свет, выравнивали возле клуба площадку, появлялся в руках безотказного Григория Масленникова баян, и танцы начинались. Танцевали все: кто с санитаркой из санчасти, кто с укладчицей парашютов, кто с подавальщицей из столовой, а кому не хватало дамы – со своим братом-истребителем.

Звуки баяна смешивались со смехом девчат, малиновым звоном орденов и медалей на груди, шарканьем по земле кирзовых сапог. Над площадкой подымалась пыль, взвивался вверх крепкий дым самосада.