Аки лев рыкающий

— И не подумаю! — хорохорился Глушаков. — Готов дать об этом объявление в газетах, и вся Москва меня на руках носить будет. Я ведь обществу преогромную услугу оказал. Если кто и был настоящим преступником, так этот ваш Осип. Выуживал сведения, порочащие достойных людей, а после шантажировал. Да, господа! Если кто-то отказывался платить за молчание, предавал огласке. Но не всю правду разом выкладывал, а лишь позволял себе грязные намеки в фельетоне. После этого раскошеливались и самые записные скряги. Никто не желал новых пасквилей.

— Вымогатель и вам тоже угрожал? — уточнил г-н Мармеладов.

— А вам какое дело? — набычился Глушаков.

— Ищу мотив убийства. Не верится, что вы осмелились нарушить закон из чистого альтруизма — только чтобы оказать… Как вы сформулировали? Ах, да. Преогромную услугу обществу.

Фабрикант задумался на минуту, то закусывая губы, то выпячивая их на манер гусиного клюва.

— Я все вам расскажу, — кивнул он наконец. — Только пусть этот чернорожий громила меня отпустит. Руки затекли.

Г-н Щербатов подал знак, и абиссинец отступил на пару шагов, но оставался в пружинистом напряжении, как кошка, или, в его случае, скорее — пантера, готовая к прыжку в любой момент.

— Так вот, господа… Год назад я потерял половину семейного капитала. Вы, наверное, знаете, как это бывает за картежным столом — не идут козыри, хоть ты лопни, уже и кучу денег на ветер пустил, а все повышаешь ставки. Отыграться хочется и хотя бы свое вернуть. На следующее утро, при трезвом размышлении, понимаешь — желание отыграться и есть самая страшная беда: пытаешься десять рублей вернуть, а при том теряешь тысячу. Лучше бы плюнул на тот червонец сразу и ушел, да только все мы задним умом крепки. А в угаре не осознаем самых очевидных истин.

— Эк, зарядил философию! — обозлился Пузырев. — Нет, чтобы толком объяснить. Вы что же, капитал в карты спустили?

— Нет, я просто рассказал пример, чтобы вы лучше поняли. В мануфактурной торговле ведь то же самое происходит. Одна-две неудачные сделки тебя не разорят, но коль захочешь возместить убыток и начнешь хвататься за рискованные дела. Вот тут уже все, как в картах, только теряешь не червонец и не тысячу. Миллионы теряешь, если не сумел вовремя остановиться, — фабрикант горестно вздохнул, мне даже стало жаль его. — Так вот, господа… Этот Осип… Этот гнуснейший вымогатель пришел ко мне с ухмылкой: «Дай сто рублей, а то всем расскажу, что ты на распутных девок деньги спустил». А я, хоть и находил утешение в обществе актрис и певиц, но любовь никогда не покупал и на кутежи сильно не тратился. Поэтому шантажиста прогнал взашей. Тогда он тиснул в газете фельетон с похабными намеками. Газетенка копеечная, оттого и читателей у нее в избытке. Стали на улице мне вслед свистеть, да в трактирах шушукаться и ухмыляться. Через месяц снова пришел этот скользкий тип. Пригрозил: «В следующий раз напечатаю с аппетитными подробностями — с кем именно блудил и до какого разврата опускался. Позору не оберешься!» Поверьте, господа, там и разврата никакого не было. Просто пили много, да глупостей по пьяному делу натворили… Меня актрисы в женское платье обрядили, смеха ради, и лицо накрасили, как у кокотки. По московским меркам — невинные шалости. Но я-то веду дела с купцами из староверов, фабрики у меня в губернских городах. Там такого не поймут, да и вообще для репутации делового человека — нехорошо. Я говорю: «Ладно, забирай сто рублей». А он харю свою, противную, кривит: «Нет, голубчик, теперь это стоит уже пятьсот рублей». Редкостный хам! Ну, что делать, заплатил. С тех пор не встречал его. А сегодня еду — вот он, по обочине катит на велосипеде. Медленно катит, неторопливо. Ну, я-то обиду не забыл. До сих пор жжет в груди. Оглянулся — свидетелей нет. И тогда я…

— Вы возомнили себя прокурором, судьей и палачом одновременно, — строго сказал князь. — Вынесли Осипу смертный приговор и сами же привели в исполнение.

— Да! И что? Он был преступником и заслужил наказание. Иной раз честный человек обязан брать на себя ответственность за свершение правосудия, — Глушаков раздулся от гордости и, хотя поблизости не было зеркала, он буквально любовался собой. — Но вы ничего не докажете, господа. В полиции я заявлю, что случайно сбил незнакомого велосипедиста и отделаюсь порицанием.

— Неужели, вы сможете спокойно спать по ночам, отправив человека на тот свет? — спросил я, ужаснувшись тому равнодушию, с которым этот напыщенный гусак рассуждал о преступлении и наказании.

— Я только теперь и сумею заснуть. Полгода бессонницы мучили. Но зная, что проклятый Осип никого больше не оболжет и про меня новых фельетонов не напечатает… Усну как дитя! А сейчас, господа, прошу меня более не задерживать. Мне хочется гонку выиграть.

Мы все, признаться, были раздавлены этой вальяжной наглостью и не понимали, что делать дальше, поэтому посмотрели на г-на Мармеладова в ожидании дальнейших указаний. А он вдруг заговорил о сущей ерунде: