Акимуды

Раздался мягкий звонок. Дома никого не было. Я вылез из ванны, завернувшись в оранжевое полотенце.

– Хайль Гитлер!

Сын Лядова первым вошел в мою квартиру, вытянул руку в приветствии.

– Привет, нацик, – кивнул я.

– Подонок! – возопил отец.

– Это у них модно, – сказал я.

– Ну да! Он делает вид, что он как бы фашист.

– Я – фашист, – заявил сын.

– Подонок!

– А сестра моя – антифа. Мы дома с ней живем мирно, но на улице деремся! – похвастался мне юный фашист.

– Здравствуйте! – сказала антифашистка.

– Привет, Рот Фронт! – сказал я. – Дети! Идите на кухню. Там есть марокканские сладости.

– Я люблю марокканские сладости, – серьезно сказал сын-фашист.

– Конечно, мы с братом – разные, но нас соединяет зоологическая ненависть к Главному. Иначе мы бы убили друг друга!

– Реальность сложнее, чем вы думаете, – сказал Лядов детям.

Он постепенно успокоился. Я надел черное кимоно с красным подбоем и отвел его в розовую комнату.

– Ты один? Где твои?

– Во Франции, – неопределенно ответил я.

– А моя – в Швейцарии.

– Твоей – лучше, – сказал я.

Лядов обожал быть всегда в самом выгодном положении, несмотря на дружбу. Я не любил, как он бахвалится каждой бутылкой, которую ставит на стол, как вступает в конфронтацию по малейшему поводу с тем, чтобы оказаться сверху, я не понимал, зачем с ним дружу, но – я его любил вообще и дружил. Я вяло оправдывался тем, что с другими скучнее.

– Старик, я совершил грандиозное открытие. Я назвал его картой бессмертия. Следуя этой карте, разомкнув цепь жизни, можно жить не сто двадцать лет, как обычно считают предельный возраст, а практически бесконечно. – Он усмехнулся. – Но ведь это скучно!

– Помнишь, у Свифта…

– Нет. Карта бессмертия – это вечная молодость.

Полный пакет удовольствий.

– Поздравляю!

Я не знал, что еще сказать. Мир так стремительно шел к этому открытию, так беззастенчиво хотел его, что я, сидя в шелковом кимоно, приятно ласкающем тело, даже не испытал сильных чувств.

– Хочешь стать бессмертным? – спросил Лядов.

– Надо подумать, – ответил я.

– Представь, ты напишешь мильоны книг. Ты станешь реально бессмертным писателем.

– Потом воскресим отцов. Толстого с Достоевским.

– Дело времени, – хмыкнул Лядов.

– А ты не врешь про бессмертие? – вдруг не поверил я.

– Старик! Меня вызывают в Кремль. Они отнимут у меня открытие. Я их знаю. Я сам не хочу бессмертия, но у нас будет вечный царь! Диктатор получит способность раздавать куски бессмертия своим чиновникам. Он им назначит жизней в сто, двести или триста лет…

Он выглядел испуганным. Он боялся за свою жизнь.

– У меня больное сердце… Что мне делать?

Кажется, он впервые задал мне человеческий вопрос. Я тоже не хотел иметь в Кремле вечного царя. Я представил его себе – мне стало отвратительно. Бессмертие будет его личной привилегией, которую он распилит со своей бандой. Эти бандитские рожи станут властелинами мира, переживут всех и восторжествуют над всеми. Мы будем помирать, а они будут смеяться: пусть мертвецы хоронят своих мертвецов – летать на МИГах и глумиться над смертными.

– Что тебе делать? – переспросил я. – Будто не знаешь!

– У тебя есть кофе?

– Возьми сделай. – Я показал на кофеварку.

– Я бы, конечно, сбежал. – Академик взялся за кофеварку. – Но боюсь, они меня поймают на границе.

– А ты беги быстро! Не засиживайся, не пей у меня кофе – выбегай и сразу беги.

– Они за мной ходят по пятам.

– Слушай, – сказал я, – не преувеличивай их способностей. Скройся. Беги через Украину. Беги, старик, беги!

Я даже не заметил, как сам назвал его стариком. Я был в панике от возможностей открытия бессмертия в России. Только этого здесь не хватало!

– Ты думаешь? – спросил он с сомнением. – Но ведь я могу поставить им условия. Например, очертить группу не подходящих для бессмертия лиц, потребовать некоторых гарантий!

– Ты бредишь, – сказал я. – Какие гарантии! Они тебя разведут, как речного рака! И выбросят на помойку, как только передашь им свою карту.

– Ты их переоцениваешь.

– Ты их недооцениваешь.

– Ты сам себе противоречишь.

Я вынужден был признать его правоту. Мы сидели у меня в розовой комнате и не знали, как быть. Впрочем, мелькнуло у меня в голове, в Лядове есть половинчатость по отношению к власти. Он шьется там, ходит на приемы, для него власть имеет значение авторитета, на нее он равняется в своих действиях, гордясь ее ласками. Сейчас он испугался, семью вывез в нормальную жизнь, но, поколебавшись, сдастся и перейдет на их сторону. Это он передо мной красуется. Странно, что, сделав открытие, которое люди ждали с тех пор, как их предков выгнали из Эдема, мы должны считаться с местными временщиками.

– Костик, – сказал я, – делай, конечно, что хочешь, но это же мерзавцы…

– Вот так мы и живем: с одной стороны – Родина, с другой – мерзавцы.

Я снова видел, что он красуется. Он уже павлин. С картой бессмертия в клюве.

– А что советует твоя жена?

– Слова женщины ничего не значат, – сказал академик. – Но лучше женщину не доводить до слов.

Он славился своими дурацкими афоризмами.