Аккорды мракобесия. Том I

— Владимир Ильич! мудрый наш, любимый наш! ваше решение чрезвычайно своевременно и стратегически верно, враги революции сразу же падут, склонив головы. Их и хоронить не надо будет, они сами начнут копать ямы друг для друга. Это решение гасит любой вопрос и заставляет поднимать руку только «за» и выговаривать только слово «да», но…простите за откровенность, мы немного обросли, обуржуазились, у каждого из нас имущества, трудно себе представить, у каждого из нас экспроприировано экспроприированное… в один вагон не упаковать. У меня у самого три ванны, десять сервизов, один нож и сто золотых ложек. Как нам быть?

— У моей жены пятнадцать норковых шуб, три мешка туфель на каблуках и десять кроватей на складе. Она с этим богатством, что было отобрано у капиталистов-эксплуататоров ни за что не расстанется. Я вообще против переезда, куда бы то ни было, — высказался Второй человек в государстве Троцкий, вчерашний Бронштейн.

— А моя за переезд, — вопреки мнению всех, высказался Джугашвили- Сталин. — Ми может заказать по два вагон на каждый советский капиталист, главное, чтоб и в Москве била жилплощадь. Мне нужно десять комнат и два гараж.

— Вот-вот, смотрите на секретаря ЦК, нашего ЦК. Скромный человек. Надо город на Волге назвать его именем, — сказал Ленин и предложил проголосовать за переезд в Москву. — Единогласно, — добавил Ленин, хотя «за» проголосовали только трое из двенадцати. — Другие предложения будут? Если будут, я прикажу экспроприировать то, что вы экспроприировали, тогда у вас все поместится в один портфель. Впрочем, может все решиться иначе. От меня только что ушел посол Мирбах. Немцы собираются оккупировать Петроград в ближайшее время.

— Немцы? В Петроград? Ребята, срочно по домам паковать имущество в вагоны. Владимир Ильич, а кто нам закажет эти вагоны?

— Бонч- Бруевич. Он здесь.

— Так точно, здесь, — сказал Бонч Брунч.

* * *

Бесспорным доказательством того, что его единомышленники по Политбюро разжирели, явился переезд из Петрограда в Москву. Сам переезд давался каждому, кроме Ленина, не легким и далеко не желанным мероприятием, и все борцы за счастье человечества воспротивились бы единым фронтом, если бы не страх, что вдруг придут немцы и все отберут.

А страх − великое дело. Каждый из нас знает, что такое страх. Советские люди должны помнить, что такое страх. Страх это, когда ты ночью проснешься, а потом до утра не можешь заснуть, потому что ждешь звонка в дверь. В спальне при выключенном свете так темно и так тихо, даже муха не пролетит и вдруг может раздаться звонок в дверь. Этот звонок вызывает мелкую дрожь в коленях и полное отсутствие воли.

Так вот страх, что все отберут, обуявший слуг народа, заставил их безропотно подчиниться воле Бонч-Бруевича собирать свои вещи, паковать их и заказывать вагон для отправки в Москву.

Бронштейну понадобились два вагона, чтобы все погрузить. Кацнельсон, простите, уже Свердлов, был скромнее, он подал заявку на три вагона…после того, как получил по башке от своей супруги. И только Апфельбаум вздыхал, он никуда не собирался. Ленин оставлял его в поверженном, разложенном, положенном на лопатки, Питере. Оказалось, что не всех жителей Питера вырезали гопники и бандиты, освобожденные из тюрем: окраины Петрограда остались целы и невредимы, а пустующие дома в центральной части города стали оккупировать те же гопники и вчерашние тюремщики.

Мало того, среди гопников, совершенно безграмотных, вдруг оказались профессора и доктора наук, которые, национализировали дипломы и одежду убитых, ходили по городу с высоко поднятой головой и даже стали отпускать бородки.

Старичок Калинин, совершенно пустой и безвольный, готов был признать полномочия новой элиты Петрограда, но элита по своей малограмотности допустила одну стратегическую ошибку. Часть «выдающихся» ученых дерзнула поехать за рубеж на какой-то форум ученых не то в Берлин, не то в Париж и тут-то была выведена на чистую воду: оказалось, что профессора двух слов связать не могут, читают по слогам, а свою фамилию подписывают, ставя крестик.

Пришлось Апфельбауму, после того как он покраснел от стыда, хотя стыда у него не должно было быть (Ленин запретил стыд) вычищать эту ученую когорту, а это, надо говорить правду, было нелегко. Трудно сказать, кто из них был главным, можно только сказать, что Апфельбаум, простите, Зиновьев, относился к старичку Калинину, как к ребенку или как выжившему из ума старику и делал то, что хотел. Сам Апфель планировал лично для себя и своей уже седьмой подруги, занять дворец князя Меншикова, но получилось ли это у него, как у настоящего коммуниста, трудно сказать. Все дело в том… Каменев с него глаз не спускал.

Скромный Лев Каменев (Розенфельд Лев Борисович (Лейба Борухович) (1883–1936) собрал вещей всего лишь на пол вагона. Большую часть занял двух створчатый шкаф и пять железных кроватей, выкрашенных в красный цвет.