Аккорды мракобесия. Том I

− Ты не понимаешь шуток, Ганецкий! Мы с Горьким отдыхали на Капри и спорили, спорили. Он требовал, чтобы партия называла Маркса его настоящим именем Мордыхай, а я возражал. Маркс — это почти мир, а Мордыхай — паршивый еврей, ты понимаешь это, Ганецкий? Все мы евреи, но евреи умный народ, не то, что русские дураки. А посему любой еврей может носить фамилию, какую хочет. Вот ты, Фюрстенберг, польский еврей, а носишь фамилию Ганецкий, чисто польскую. Ты вроде поляк, а внутри еврей. И я еврей, к сожалению, русский еврей Ленин. Мать советовала взять фамилию чем−то напоминающую еврейскую к примеру Ленибург, Ленинштейн, но я не согласился. А Пешкову я говорил: Максим, ты вовсе не Горький, а Пешков, почему так?

− Это от горькой жизни. Жизнь у меня была горькая, вот я и стал Горьким, − выдал мне Максим. Ну, да черт с ним. Я смотрел его книгу «В русской Бастилии во время революции». Так себе, дрянь. Я хотел его пожурить за то, что он ни одной моей книги не прочитал, а потом раздумал. Горький, он туповат, ничего не поймет, ни одной моей гениальной мысли. Яша, а ты хочешь пить, возьми рюмку морсу, но не больше, скромность прежде всего, ну еще одну можно, пусть уж до трех, надеюсь, ты компенсируешь. Ганецкий, расскажи о Парвусе, кто он, откуда, где и когда родился. Я хочу дать ему деликатное поручение. Когда ты его выследишь, притащи за шиворот этого пса, у нас должна состояться встреча тет-а-тет, я сразу определю, чем он дышит. А теперь слушаю тебя. Рассказывай, да поподробнее. Не изменник ли он, не прохвост ли? Хотя, пусть будет и прохвост, лишь бы не изменник.

И Яша стал рассказывать:

Александр Лазаревич Гельфанд, он же Парвус, он же Александр Москович родился на три года раньше вождя мировой революции Ленина в местечке Березино Минской области в еврейской семье. Уехал в Одессу, потом в Германию, где окончил университет и стал доктором философии, выражал идеи германской социал-демократии. Знаком с Плехановым, Каутским, Аксельродом и другими революционерами. Каутский сделал его журналистом, затем он стал редактировать немецкие газеты, что выходят в Дрездене. В революции 1905 года в России принимал непосредственное участие вместе с Троцким-Бронштейном. Был схвачен, посажен в тюрьму, а потом отправлен в Сибирь на поселение. Оба бежали. В Германии он разбогател, занимаясь не только журналистской деятельностью, но и бизнесом. Стал влиятельным человеком в высших кругах Германии.

— Вот-вот, это мне и нужно, это нам нужно, это нужно мировой революции. Это нужно вождю мировой революции. Срочно поезжай в Германию и извлеки его, на поводок его и сюда. Живым или мертвым. Свяжи его, если будет упираться. Это архи важно, Яша.

Яков Станиславович Фюрстенберг (он же Ганецкий, он же Борель, Гендричек, Францишек, Келлер, Куба) срочно отправился в Германию и как настоящий ленинец, быстро нашел Парвуса в компании молоденьких девушек, обнаженных до пояса.

— Послушай, Саша Парвус, тебя требует Ленин, — сказал министр финансов Ленина.

— Сам Ленин? Этот негодяй? Придется ехать. Только где его отыскать, Янкель?

— Поехали вместе, — предложил Ганецкий.

— Едем, только давай перекусим, побалуемся клубничкой и в путь. Кто знает, вернусь ли я сюда еще раз. Должно быть, Ленин собирается послать меня в Россию. У русских успехи на фронтах. Надо это изменить. Русские должны проиграть эту войну.

— Кажется, так думает и Ленин, — сказал Ганецкий. — Поэтому тебе нечего бояться. Что у тебя пальцы так дрожат? Ленин тоже хочет поражения России в войне с Германией, он…, он немецкий шпион…. он связан с разведкой, с генеральным штабом, он у них на жаловании.

— Да ты понимаешь, глаза у него…, я не выдерживаю его взгляда, — произнес Парвус и моргнул одним глазом.

— Ты что уже встречался с ним?

— Я с ним ручкался, только и всего. Но передай этому негодяю: мой план одобрен Германским военным штабом и кайзером. Вам всем псам, надо собирать манатки.

— Для чего?

— Ленин скажет для чего, но ты всякий раз тащишь ему мешки с банкнотами, а я что…крохи отстегиваю этим бандитам. Только не продай меня.

— Если еврей продаст еврея, то он уже не еврей, — сказал Ганецкий и похлопал Парвуса по плечу.

7

«Такие писатели, как Лесков и Максимов не могут иметь у нашей критики успеха, так как наши критики почти все — евреи, не знающие, чуждые русской коренной жизни, ее духа, ее формы, ее юмора, совершенно непонятного для них, и видящие в русском человеке ни больше ни меньше, как скучного инородца. У петербургской публики, в большинстве руководимой этими критиками, никогда не имел успеха Островский; и Гоголь уже не смешит ее»…

А. П. Чехов, писатель