Аккорды мракобесия. Том I

«Ни один азиатский завоеватель, ни Тамерлан, ни Чингисхан, не пользовались такой славой, как он. Непримиримый мститель, вырастающий из покоя холодного сострадания, здравомыслия, понимания реальной действительности. Его оружие — логика, его расположение души — оппортунизм. Его симпатии холодны и широки, как Ледовитый океан; его ненависть туга, как петля палача. Его предназначение — спасти мир; его метод — взорвать этот мир. Абсолютная принципиальность, в то же время готовность изменить принципам… Он ниспровергал всё. Он ниспровергал Бога, царя, страну, мораль, суд, долги, ренту, интересы, законы и обычаи столетий, он ниспровергал целую историческую структуру, такую как человеческое общество. В конце концов он ниспроверг себя… Интеллект Ленина был повержен в тот момент, когда исчерпалась его разрушительная сила и начали проявляться независимые, само излечивающие функции его поисков. Он один мог вывести Россию из трясины… Русские люди остались барахтаться в болоте. Их величайшим несчастьем было его рождение, но их следующим несчастьем была его смерть».

(Churchill W.S., The Aftermath; The World Crisis. 1918–1928; New York, 1929).

33

«Евреи здесь сильно эксплуатируют несчастное население, это настоящие пиявки, рассеянные повсюду и высасывающие из населения кровь.

НИКОЛАЙ I /1796 — 1855 гг./ русский Император. Из дневниковых записей, сделанных во время путешествия по Белоруссии.

Первая мысль после захвата власти ударила в мозг раскатом грома: я должен стать другим, в моем облике должен появиться новый облик — облик государственного мужа новой, коммунистической формации. Он стал перед зеркалом в своем кабинете и стал менять выражение лица, поворот головы. Ильич выбрал прежний вид — суровый, принципиальный, оставил выражения «архи важно» и добродушное, поощрительное «батенька», и уселся в мягкое кожаное кресло.

На столе лежала горка бумаги, ждала надписи в левом верхнем углу. Он механически взял ручку и автоматически стал ставить в верхнем левом углу «расстрелять». Когда приказы, Указы уже заканчивались, у него зачесалось в брюках, ниже пупка. Выпустив ручку и расчесав то место, где кусали насекомые, он обратил внимание, что резолюция «расстрелять» поставлена на заявление своего ближайшего соратника Бронштейна и вздрогнул.

«Гм, черт. Лейба ты меня прости. Это нечаянно. Я изорву это заявление и попрошу, чтоб написал новое. А остальные заявления, пусть так и остаются. Мы же должны заниматься чисткой. Ну, подумаешь лишний десяток будет расстреляно. Мы их похороним отдельно и…и трупы сжигать не станем, пусть в земле почивают».

Сказав эту умную фразу, он сделал напыщенное, умное, неприступное лицо снова почесал мотню. Это привело к возбуждению. Вождь мировой революции возбудился, да так, что вскочил и сразу вспомнил Инессу.

«И чего я ее не поселил в Кремле, рядом с собой, а может и поселил, уже точно не помню. Надо извлечь Малькова, уж он — то точно помнит». Осмотрев свои штаны и убедившись, что они не сползают, вождь бросился в почивальни после того, как настрочил кипу всяких записок, заявлений, подлежащих неукоснительному исполнению, сделал правку всевозможных циркуляров с пометками «архи секретно».

«Гм, еще не совсем старик» — сказал он вслух и стал звать Инессу. Но Инесса не отзывалась.

— Спит, как убитая, старая хрычовка, придется поискать самому.