Аккорды мракобесия. Том I

Зиновьев был дурной человек. Его мучила одна и та же цель: догнать и перегнать. Художественные зверства варшавского бандита Дзержинского в Москве были ему хорошо известны, а положительные отзывы маньяка Ленина о деятельности Дзержинского не давали ему спать. Он часто впадал в паническое настроение. Именно это настроение объясняет те чрезмерно широкие меры репрессий, которые он применил в Петрограде и которые далеко выходили за пределы мер, примененных Дзержинским в Москве. Зиновьев пришел к этим мерам в состоянии отчаяния, ему казалось, что революция гибнет. Все это было проявлением малодушия, которое будет проявляться у него не раз, если мы проследим его судьбу…

Однажды он…попался в Литве на досмотре вывозимого багажа очередной жены Златы Бернштейн-Лилиной. Она увозила драгоценности на несколько десятков миллионов рублей». Ленин простил ему маленькое происшествие, помахав пальчиком, смотри, мол, Герша.

Зиновьев был одной из самых влиятельных фигур советского руководства во время очередной болезни Ленина (1922 — 1923) и выступал с отчетным докладом ЦК на XII-м (1923) и XIII-м (1924) съездах партии, как Ленин. Он считался одним из ведущих теоретиков компартии. Как глава Коммунистического Интернационала, Зиновьев нёс большую часть вины за неудачи нескольких коммунистических попыток захвата власти в Германии в начале 1920-х годов, но сумел сложить ответственность за это на Карла Радека, тогдашнего представителя Коминтерна в Германии.

Зиновьев принял активнейшее участие в проходившем тогда гонении на православное духовенство, которое было нужно, чтобы облегчить массовое изъятие большевиками церковных ценностей. Летом 1922 по инициативе Гершона в Петрограде состоялся знаменитый процесс над священниками. По приговору этого «суда» были расстреляны митрополит Петроградский Вениамин, архимандрит Сергий, Ковшаров и профессор Ю. П. Новицкий. Ещё несколько человек получили различные сроки лишения свободы. Все осужденные были реабилитированы.

* * *

Следует сказать, что в сравнительно небольшой ленинской синагоге, шла непримиримая борьба между волками с пейсами за сферы влияния, и за кресло вождя мировой революции, которое занимал Ленин. Практически все они выходцы из евреев, но настолько подлые и жестокие, что их нельзя причислить к еврейской нации по многим причинам. Они изменили своей нации, продали свою веру за 30 сребреников, отказались от своих имен и якобы взяли другую веру. Русские гопники были точно такие же. Венгр Бела Кун был еще хуже.

Борьба за кресла обострилась после смерти вождя — сифилитика. В этой борьбе поделил кавказец Джугашвили, такой же бандит, как и Ленин, но с некоторыми поправками, он лучше Ленина.

* * *

…В моей душе горит желание доказать, что я больше не враг вам, — писал Зиновьев в слезном письме, адресуя его членам теперь уже Сталинского Политбюро. — Нет того требования, которого я не исполнил бы, чтобы доказать это… Я дохожу до того, что подолгу пристально гляжу на Вас и других членов Политбюро портреты в газетах с мыслью: родные, загляните же в мою душу, неужели Вы не видите, что я не враг Ваш больше, что я Ваш душой и телом, что я понял всё, что я готов сделать всё, чтобы заслужить прощение, снисхождение…1.12.35 г.

Любой член Политбюро знал, что Гершон ни в чем не виноват, что это просто смертельная схватка двух головорезов — Сталина и Зиновьева, но что рассуждать не велено, ибо можно самому угодить на место Зиновьева.

Сталин молчал, он делал вид, что не читал покаяние раба, вчерашнего могущественного соперника, а из соратников, судей никто не решился спросить, каково ваше решение.

Когда человек знает, что через неделю придет смерть, каждый день для него меньше часа. И для Гершона эти дни пролетели птицей. Когда наступили эти страшные минуты, Гершон стал петь древнееврейские псалмы, потом грохнулся на пол, чтоб целовать грязные ботфорты палачам.

Два палача — крепыша, один из которых должен был всадить пулю в затылок, не смогли втащить его в комнату расстрела и пришлось волочить его в любую другую комнату и там, мятущегося, вращающегося, как мышонка, выпустить несколько пуль, чтоб утихомирить.

«Поговорите с Иосифом Виссарионовичем» требовал он до последнего вздоха.

Второй член бюро Каменев с русской фамилией, как и Зиновьев уговаривал его проявить мужество и принять казнь с достоинством, но Гершон не слышал его. Та, с косой стояла над ним, как слон над червём и собиралась занести лапу, чтоб раздавить, а надежда уверяла, что это может и не случиться.

Что думал усатый, глядя в потайное окошко, как катается мячом на полу вчерашний соратник, никто никогда не узнает.

Гершон мог бы быть достоин жалости, если бы не десятки тысяч петербужцев так же мучительно не расставались с жизнью по его инициативе, в результате его невероятной жестокости и бесчеловечности. Но есть поговорка: собаке — собачья смерть.